Третий берег Стикса (трилогия) - Борис Георгиев

— Теперь, когда ты это знаешь, — проговорила Ирочка, снова подвергая глаза мужа тщательному осмотру. — Может быть, ты откажешься лететь на Землю?

— Нет, Иришка. Наоборот. Теперь у меня есть очень важная причина лететь. Я не хочу, чтобы мой сын рос под куполом. Пусть даже под радужным.

— Надеюсь, у нас будет девочка, — сказала ему Ирина Робертовна Волкова.

Гэмфри Морган шёл привычным ровным шагом по каменистой плоской равнине, изредка посматривая на гряду невысоких холмов, над которой висело закатное солнце. Назад оглядываться не хотелось, но спутники Моргана не обладали таким же походным опытом, как он — оба новички. Постоянно вынуждали останавливаться и ждать, пока нагонят, и смотреть при этом приходилось туда, откуда шли. А там проклятый вулкан, который, кажется, не стал за эти два дня дальше ни на километр. «Но это всегда так в начале пути, — успокаивал себя Морган, щурясь на бурые, с синеватым отливом, выгнутые спины, которые придвинулись ощутимо. — До ночи будем там. Я успею сделать замеры. Сегодня по эту сторону, завтра, когда пройдём перевал, — по ту. Но здесь мы вряд ли что-то найдём, слишком близко. Можно было начать с обратной стороны, где-нибудь у двести семидесятого градуса, но… Но какая разница? Если решили пройти вдоль экватора — весь путь наш. Володя так и сказал — нет гарантии, что они строили реакторы на равных расстояниях друг от друга. Нет гарантии, что реакторов было четыре. И вообще никакой гарантии нет. Но Володя прав — хватит жаться к обжитым местам. Хватит».

В наушниках охнули и невнятно выругались. «Опять этот художник отстал. И споткнулся», — подумал Морган. Пришлось остановиться и посмотреть назад. Так и есть. Отстал, споткнулся, остановился и разглядывает что-то в стороне. И Фавна с толку сбил.

— Фавн! — позвал Морган. — Ты-то куда?

Непривычному к ходьбе Клоду угнаться за Гэмфри Морганом было трудно. Даром, что Громобой нёс чуть ли не вдвое больше — всё равно ему. Вон, как вышагивает. Прямиком к солнцу. Художник старался изо всех сил, но рюкзак поддавал в затылок, давили лямки, пот катился по лбу и постоянно подворачивались под ноги крупные камни. Тяжело приходилось Клоду, но на душе его было легко. В рюкзаке, на самом верху, — планшет. Когда будет покончено с обычной вечерней лагерной вознёй, а Морган станет, бурча под нос, делать свои замеры, можно будет позвать «Микеля», ни от кого не скрываясь. Выбор темы не вызывал сомнений. Утром, когда солнце осветило вершину вулкана… Нет-нет, забыть такое нельзя. Вот она, картина, стоит перед глазами. Нужно только перенести её на экран. «И каждый день, куда ни глянь…» — подумал художник, бросив взгляд вправо, и не смог оторвать глаз от фантастического зрелища: камни на песке. Тени от них длинные, чёткие, как будто все камни обширной равнины одновременно двинулись на запад, прочертив за собой чёрной тушью след на терракотовой… «Ох, ты!..» — выругался Клод. Опять подвернулся под ноги булыжник. Тут же примчался надоедала Фавн, и, конечно, Морган раздражённо окликнул: «Фавн! Ты куда?» Нужно было идти. Но уверенности, что тема задуманной Клодом картины определена точно, уже не было.

Фавн не мог разорваться на две части. Огромное удовольствие — двигаться рядом с человеком, который всегда идёт впереди, потому что тогда видишь то же, что видит он. И становится понятно — это стоит искать, а это можно оставить без внимания. Настойчивость идущего впереди человека была близка и понятна Фавну, но был и второй человек, идущий позади. Фавн давно заметил — человек этот умеет видеть вещи, недоступные первому. Если посмотреть туда, куда направлен взгляд того, второго, становится почему-то понятно — на это стоит смотреть. Ресурсов электронного мозга робота-планетолога не хватало для экстренного подробного анализа, поэтому он просто запоминал картины, указанные вторым человеком. А вчера случайно увидел одну из этих картин снова. Второй человек сделал так, что она появилась у него в руках. Сначала Фавну казалось, что это просто уменьшенная копия, но, сравнив копию, сохранённую в памяти, с тем, что в руках у второго, робот заметил разницу. Теперь нужно было понять, зачем второй человек внёс в картину изменения, но для этого требовалось накопить большое количество человечьих картин. Если человек опять будет копировать то, что увидел… Вот он снова остановился. Куда смотрит? Песок, камни. Да. Это нужно сохранить. «Фавн! Ты куда?» — позвал голос первого. Фавн поспешно запомнил указанную вторым человеком картину, развернулся и бросился вперёд. Подставил первому лобастую рогатую голову и тот похвалил. Погладил по лбу широкой ладонью.

— Клод, догоняй! — сказал Гэмфри Морган. — Пойдём, Фавн.

И снова двинулся по каменистой необъятной равнине вперёд.

Книга третья

ДЕВЯТЫЙ  КРУГ

… Шагай с оглядкой!

Ведь ты почти что на головы нам,

Злосчастным братьям, наступаешь пяткой!

Глава первая

Княжна Кира, любопытная, как и многие девушки её возраста, часто являлась в Покой Совета незваной. Влекло её туда не только желание подслушать и подсмотреть, были и другие причины. Отец, ставший в последнее время совершенно несносным, делал всё, чтобы не допустить родную дочь к делам государственным и, — странное дело! — молодой княжне казалось, что мать приняла на сей раз его сторону. Непривычное и непонятное единодушие родителей злило Киру Киевну, заставляло идти наперекор и просто из маленькой мести врываться иногда в Покой Совета в самый неподходящий момент — в час утреннего малого приёма. «О, боги, какое у него было лицо в прошлый раз! — думала княжна, легконого ступая по скрипучим шашкам паркетного пола. — Такую мину скроил, — не получилось даже запомнить, о чём они говорили с тем боровом из Дальневосточного Княжества. Глядела ему в глаза, чуяла — Сила со мною, и, Луной клянусь, — он это понял тоже, зачем иначе бы лик уворачивал? И мать заметила, испугалась… Я видела-видела, матушка! Вот почему ты ни слова ему поперёк не сказала, когда намекнул на Девичью Башню собственной дочери — мне! — и ничтожества толстомордые, верные княжьи псы, все как один кивнули, болваны, а кое-кто и осклабился, будто указали уже горло рвать. И зря же я не запомнила, что боров отцу сказал, Ольга меня после ругмя ругала, и поделом. Ведьма вредная, рыжая, но ведь верно — зря. Месть местью, но не даром же отец всполошился и даже до того, как я почуяла Силу и поймала взгляд его. И Тиресий ведь тоже сказывал о Дальневосточном Княжестве, мол, откуда звон, оттуда и надежда, но правду говорят: слова мудреца — родня лепету глупца, ибо равно недоступны червям земным и дно морское и небеса. Но кое-что, Тиресий, уразумела я сегодня из провидений, что из снов пришли и словами твоими припечатались. Поглядим теперь, Великий Княже и вы, Диана, дщерь Ксаверия, Киева жена… Опять здесь темно?! Если снова перегорела лампочка…»

Княжна темноты не любила и даже боялась немного, хоть и положено было дочери Луноликой Княгини окунаться в ночь без трепета. Сильны боги, человек же слаб — тонкая рука княжны дрожала, шаря по шершавой кирпичной стене потайной лестницы в поисках выключателя. Ступени круты и холодны, а однажды Кира собственными глазами видела, как маленькая шустрая тень запрыгала по ним вниз, скребнула коготками по линолеуму площадки и юркнула куда-то. В подвалах княжьих полно мышей, это каждому известно, но чтоб так вот, средь бела дня, у потайных дверей высоких покоев, где в каждом зале нежится на лежанке у радиатора кот-мышелов… Выключатель сухо щёлкнул, и вспыхнула, запела тоненько под белёным потолком лампа. «Вот так-то», — вздохнула с облегчением Кира, закрыла за собой узкую, скрытую за зеркальной перегородкой дверь и стала спускаться, придерживая подол тяжёлого и неудобного платья, не из пристрастия к парадности выбранного, а по особому случаю. Хотелось произвести впечатление, если не на мать с отцом, так хотя бы на волкодавов-псов, лизоблюдов княжеских. Одолев короткую лестницу без приключений, княжна толкнула дверцу поспешно и сильней, чем требовалось, захлопнула за собой. Оба белоглазых, что в приёмном покое сторожили дверь, вздрогнули, один дёрнул рукой, но ствол не обнажил — узнал княжну. Торопливость чуть было не сыграла с Кирой дурную шутку: не следовало белоглазым видеть, что Киева дочь умеет бояться, пусть даже и мышей. Она успела выпрямиться и согнать с лица позорную гримаску на миг раньше, чем была замечена. К двустворчатой, изукрашенной змеями пасти Советной комнаты направилась, как и полагалось по чину: шагом покойным, неслышным — лебедью.

— Не велели пускать… — попробовал остановить её тот белоглазый, который собирался стрелять, но в ответ получил такой взгляд, что зрачки его мраморных глаз съехались к переносице.