Царский угодник. Распутин - Валерий Поволяев

Андронников всё понял, сделал жест полковнику, стоявшему около вешалки с тяжёлым осётром в руках, щёки полковника от натуги были бурыми... Он незамедлительно проследовал за Андронниковым в гостиную.

   — Прошу, прошу, господа хорошие, — радушно пригласил гостей Распутин, — чувствуйте себя как дома. У меня здесь все чувствуют себя как дома.

   — Сразу видно радушного хозяина, — лучась улыбкой, произнёс Хвостов.

   — Проходьте, проходьте! В гостиную, где князь с Дуняшкой уже расставляют еду и выпивку. А хотите — в мою комнату! У меня, правда, роскошных кабинетов нет, кабинет мой там, где я, где ем, где иногда пишу мои просьбишки, — словом, там, где я нахожусь...

   — Да вам и не нужен кабинет, Григорий Ефимович, — добродушно молвил министр, — вы — человек иного склада, некабинетного. Тем вы и хороши, так сказать. А прихожая у вас, — Хвостов неспешно огляделся, — как зала в царском дворце. Высота потолков, площадь, объёмы... — Гость двумя руками попытался обхватить пространство.

   — Дак у меня же иной раз человек двести собирается, — похвалился Распутин, — всем что-то нужно. Я им тут и самовар выставляю, и баранки, в блюде — чёрный хлеб, чтоб знали крестьянскую еду, отдельно — капусту и картошку. Кто хочет — всегда может подкрепиться. Не брезгуют даже генералы.

   — Генералы — тоже люди, — сказал Белецкий, — та же кровь, та же головная боль, для них — та же погода на улице. — Затем Белецкий неожиданно перевёл разговор в другое русло: — Скажите, Григорий Ефимович, а отчего вы так не любите наших союзников, англичан и французов?

   — Кого же я в таком разе люблю?

   — Немцев.

   — Ну что тебе сказать на это, милый?.. — Распутин задумчиво поскрёб пальцами щёку.

   — Что хотите сказать, то и говорите, дорогой Григорий Ефимович. Что есть в голове... Без всякой подготовки. Просто интересно знать ваше мнение.

   — Ишь какой шустрый, — усмехнулся Распутин. — Однако!

   — Ну, если не хотите отвечать — не отвечайте, Григорий Ефимович. — Белецкий сделал вид, что смутился.

   — Не могу я любить французов, никак не могу и не хочу, — подумав, проговорил Распутин, — потому что знаю: они тоже не могут полюбить меня. Они — республиканцы и революционеры, — Распутин постарался очень тщательно выговорить слова «республиканцы» и «революционеры», они были очень трудны для его языка. — Я им кажусь, надо полагать, очень смешным... А какой же я смешной? Я могу работать только с монархистами. — Он помахал перед собою рукой, соображая, подбирая слова — подобные речи давались Распутину с трудом. — А монархисты, они никогда не должны воевать между собой, должны уживаться друг с другом. В России властвует царь, в Германии — кайзер, если по-нашему, то тоже царь; что там монархия, что тут монархия, а монархия с монархией не имеет права воевать... Поэтому Россия должна как можно скорее помириться с Германией.

   — Вы это говорили и государю, Григорий Ефимович? — Хвостов сощурился: он знал точку зрения, бытующую и в обществе, и в народе, и в сферах, которые принято считать правительственными: война должна быть доведена до победного конца, разговоры о мире считались пораженческими, за такие разговоры полиция бесцеремонно загребала людей и определяла в кутузку.

В Петрограде на этот день сидело несколько десятков рабочих с крупных заводов, мешочников из Вологодской и Архангельской губерний, мещан с питерских окраин и пьяниц. Алкоголиков было больше всего в кутузках, пьяницы почему-то особенно не любили царя, войну с немцами и требовали мира.

   — Да, сказал это и папе, — Распутин кивком головы подтвердил собственные слова — ему показалось, что он говорит слишком неубедительно, к словам требуется ещё что-то, недовольно отвернулся от Хвостова.

   — И что же в ответ государь?

   — Отмолчался, — Распутин почесал пальцами лохматую голову, потом пригладил волосы и произнёс с огорчением: — Отмолчался и больше не стал говорить на эту тему. — «Старец» сделал рукой приглашающее движение. — Небось князь этот, грузинчик, уже там распорядился?

   — Андронников — мужчина расторопный, — похвалил Побирушку Хвостов, — в самый раз для таких дел.

   — Тогда к столу, господа, — Распутин двинулся было в залу, но вдруг остановился и косо глянул на Белецкого: А ты чего, милый, молчишь? Задал вопрос, получил ответ и завязал губы тряпочкой?

Белецкий от неожиданности даже вздрогнул. Ответил уклончиво мягким вкрадчивым голосом:

   — Думаю, Григорий Ефимович!

   — «Думаю», — передразнил Белецкого Распутин, покривился лицом. — Знаю я, о чём ты думаешь!

Белецкий ещё раз вздрогнул: ему показалось, что Распутин читает его мысли, — а Белецкий, оглядывая распутинскую прихожую, думал о том, что неплохо бы составить список генералов и важных чиновников, бывающих здесь, — ведь они приходят на Гороховую не из любви к этому неряшливому, пахнущему жареными семечками, кислыми огурцами и дёгтем «старцу», они приходят со взятками и просьбами продвинуть их по службе — точно так же, как Распутин продвинул его с Хвостовым.

Но что положено цезарю — не положено быку, что дозволено Хвостову с Белецким — не дозволено какому-нибудь обедневшему помещику из-под Воронежа по фамилии Голопупов или чиновнику департамента железных дорог Живоглотову.

   — Действительно, думаю, — поспешил прервать опасную паузу Белецкий, — о том, как хороша жизнь, угодная Господу Богу.

   — За Бога не прячься! — сурово произнёс Распутин. — И за мной и моими клиентами не следи! Понял, милый?

Нет, он и впрямь был всевидящим, читал чужие мысли, напрягался лицом, потел и обязательно проникал внутрь человека, которого хотел вывернуть наизнанку.

   — Обижаете, Григорий Ефимович, — дрогнувшим голосом проговорил Белецкий. — Я за вами никогда не следил. Я вас охранял. И продолжаю охранять.

   — Не будем пререкаться, я всё сказал, милый. — Распутин вновь сделал приглашающий жест: — В залу прошу!

Хвостов отметил, что в большой темноватой прихожей Распутина, на столе, стояло оловянное блюдо с варёным, в мундире, картофелем и рядом, по одну сторону от блюда — миска с огурцами, по другую — большой лоток с нечерствеющим подовым хлебом, подумал невольно, что если бы не принесённая икра с осётром, Распутин так бы и угощал их хлебом, огурцами да картошкой в мундире.

Картошка в зале действительно стояла — в аккуратном стеклянном судке, украшенном сказочными вензелями, виньетками и гербами несуществующих князей и рыцарей, и хлеб был, но не тот, который они привезли с собой, — подовый, мягкий, с вкусным духом, заглушающим запах, идущий от Распутина, а вот огурцов не было, вместо них на столе стояло большое блюдо со сливочно-белой, присыпанной укропным семенем капустой. Капуста была крупно порублена, навалена в блюдо горкой, а в середине, будто сахарная голова, возвышался крупный кочан.