Пролегомены российской катастрофы. Трилогия. Ч. I–II - Рудольф Георгиевич Бармин

сколько людей закончили свой земной путь в ГУЛАГе — никогда не узнать, ибо не в интересах вождей большевизма была точная статистика их жертв — настолько она была чудовищной. И справедливости ради необходимо отметить, что отсчет жертвам большевизма необходимо вести с первого дня Октябрьского переворота — со взятия Зимнего и подстрекаемого большевиками кровавого насилия матросов, солдат и красногвардейцев над «буржуями» по городам и весям всей России — с первых дней. И сугубо произвольной квалификации «буржуев» этими разнузданными вооруженными толпами и группами краснозвездных варваров. Уличных жертв этих краснозвездных убийц никто не учитывал — революционная целесообразность, провозглашенная кремлевскими паханами, списывала любые жертвы. А создание ГУЛАГа катализировало анархический разбой, придав ему организованные формы. Разбой теперь можно было совершать лишь под эгидой государства и от его имени. Суть осталась та же.

Ко второй половине 1918 года вожди большевизма осознали, что повсеместный расстрел «буржуев» практичнее заменить их изоляцией и формированием из них значительных контингентов бесплатной (обслуживание лагерей требовало определенных затрат) рабочей силы, используемой по своему усмотрению. Появляется ГУЛАГ, наполняемый в первую очередь потенциальными, по мнению новых властей, противниками новой власти, характеризуемыми ею как контрреволюционеры (хотя подлинными контрреволюционерами были сами большевики, искусственно прервавшие эволюционное развитие российского общества), это прежде всего образованные пласты российского общества — учителя, врачи, служители культа, офицерство, юнкера, гимназисты, артисты, купцы, предприниматели, мелкое дворянство (крупное эмигрировало еще при Временном правительстве или в первые дни после большевистского переворота, так же как и крупные владельцы промышленной собственности), писатели, журналисты, юристы и т. д. Туда же направлялся и чисто уголовный элемент — всякого рода ворье, бандиты, аферисты и тому подобная публика, совершившая преступления против личности, личной и государственной собственности. И если второй контингент был чисто уголовный и заслуживающий изоляции, то первый к уголовному миру и изоляции был приговорен чисто искусственно, ибо к врагам советской власти был причислен в силу своей служебной деятельности, делового призвания, наличия образования, словесного осуждения новых порядков и т. п., но не действий. Хотя были и таковые, но они были спровоцированы преступными действиями самих большевиков. Таким образом, с первых дней своего существования в своей преобладающей части преступность инициировалась самой властью, то есть носила искусственный, политический характер в целях обеспечения большей безопасности своего существования. И этот политический аспект большевистской пенитенциарной системы будет ей присущ с первых и до последних дней ее существования. Она обложит себя всякими статьями Уголовного кодекса, карающими людей не за действия, а за антисоветский образ мышления, за антисоветские разговоры, за хранение антисоветской литературы и т. п. Сама власть с первых дней существования будет плодить ряды заключенных, дабы не иссякла рабсила. Большевики за годы Гражданской бойни перестреляли миллионы родителей, итогом чего родилась семимиллионная армия беспризорников, неисчислимое множество которых ради выживания пополнило ряды преступного мира и ряды заключенных.

Не прошло и десяти лет, как в результате сплошной коллективизации миллионы трудолюбивых крестьян, единственной виной которых была их природная любовь к труду пахаря, были причислены к «врагам народа» и заключены в концлагеря. И снова миллионы людей были стронуты со своего места, миллионы семей остались без кормильца, сотни тысяч детей остались без родителей и пополнили ряды уличных гаврошей, оказавшись в спецприемниках и в конечном итоге в концлагерях.

Страшный рукотворный голод 1932-33 годов снова похоронил миллионы крестьян, породив массовое сиротство и кандидатов в концлагеря.

Изуверский закон 1932 года «о колосках», когда голодных людей сажали только за то, что с убранных уже полей они подбирали остатки зерен, овощей… По этому закону в 1933 году было осуждено 103 000 человек, в последующие годы — по 11 000 (Лысков… С. 36).

Атмосферу тех трагических лет замечательно отражает нижеприведенное стихотворение, автор которого потерял многих родственников в голодные тридцатые годы.

Посвящается брату Вите, сызмальства ходившему по колоски…

Пожалей меня, матушка. В полеНе гони колоски собирать, Есть не хочется, нету и боли, И не страшно уже умирать. Не брани меня, матушка. Сыро, В темном поле смертельный озноб, У порога могилку мне выройИ спихни, как невызревший сноп. — Поднимайся. Даст Бог тебе силы, Проберешься вдоль старой межи. Вот и ножницы я освятила, Настриги колосящейся ржи…

«Новая газета». № 29. 2007.

Этот закон в очередной раз продемонстрировал волчью суть новой власти — ни себе, ни людям. Пусть лучше сгниет, пусть голодный человек помрет с голода — но чтобы не досталось никому! И ведь этот закон действовал и в других отраслях народного хозяйства! Так, например, в торговле — столовых, ресторанах и пр. списанные скатерти, простыни, куртки, шторы утилизировались методом разрезания на мелкие куски. А почему бы не отдать их персоналу бесплатно или за копейки (все доход государству!) — в домашнем хозяйстве они еще прослужили бы немалый срок. Так нет, лучше изрежем и в печь!

То же самое в этой отрасли и с посудой — небольшой скол на тарелке, чашке, блюдце и т. д. — вдребезги разбивают и по акту на свалку. А ведь отдай персоналу — и все эти предметы могли пригодиться в быту, все деньги не тратить людям. А попробуй часть этой списанной утвари взять — хищение государственной собственности, исправительные работы или за решетку! Абсурд! Но на таком абсурде держалась вся советская плановая экономика — потому и провалилась.

В последующие годы было немало подобных законов, как до войны 1941–1945 годов, так и после. Мотив один — чтоб не иссякал поток дешевой рабочей силы. И хотя учреждения для содержания заключенных и назывались исправительно-трудовыми колониями, они мало кого исправляли. Условия содержания в них были далекими от исправления. Мне довелось в семидесятых годах не один год поработать в этих заведениях, так, со слов их руководителей, рецидив составлял не менее 50 %. Вот такое исправление…

Мы никогда не узнаем объективной численности жертв ГУЛАГа — большевикам подобная информация не нужна, она только дискредитировала бы их имидж. Архивы в этом плане хранят молчание, а то, что находят в них исследователи, крайне противоречиво. И уж никак не укладывается в официальные 4 миллиона арестованных и 800 тысяч расстрелянных за период с 1921 по 1953 годы. Но массово расстреливали и в казахстанских лагерях 1954 года, и в Новочеркасске в июне 1962 года. И хотя эти жертвы далеко не соответствовали жертвам двадцатых тридцатых годов, тем не менее…

Модно стало ссылаться на исследования английского историка Р. Конквеста, автора «Большого террора». По его данным, до войны в лагерях и прочих большевистских застенках погибло 14 миллионов человек, а с добавлением жертв репрессий войны и после — 20 миллионов человек (Канун…