Человек книги. Записки главного редактора - Аркадий Мильчин

Но прошло не так много времени (мы еще не успели послать рукопись ни Виленкину, ни в Министерство культуры), как все вдруг резко переменилось. Каким-то образом о том, что готовится публикация обзора архива М. Булгакова, и о том, что ее поддерживает Кузьменко, узнал первый заместитель председателя Госкомиздата Ю.С. Мелентьев. Он и поставил заслон публикации. Прежде всего, он был возмущен вмешательством Кузьменко, тем, что тот действовал без согласования с руководителями комитета. Сказалось, возможно, и то, что Мелентьев до комитета был заместителем заведующего Отделом культуры ЦК КПСС, а Кузьменко – его подчиненным. Были произнесены гневные слова о том, что какой-то инструктор смеет командовать издательством через голову руководства комитета. Но главным все же было, вероятно, отношение Стукалина и Мелентьева к Булгакову как к идейно чуждому писателю. Так или иначе, на публикацию обзора было наложено вето, и мы вернули его в библиотеку.

А дальше произошло следующее. То ли потому, что Мелентьев привлек внимание комитетских деятелей к «Запискам Отдела рукописей», то ли просто в силу проводившегося Госкомиздатом систематического идеологического контроля за содержанием выпускавшихся книг, под пристальный критический взор попал выпущенный в 1973 году 34-й выпуск «Записок…». В нем были опубликованы дореволюционные письма О.Э. Мандельштама к В.И. Иванову. В письмах содержались неизвестные ранее стихи поэта. Казалось бы, такой находке можно только радоваться. Но иначе расценили ее в комитете.

Сегодня трудно представить себе, что хотя Мандельштам был тогда уже реабилитирован, упоминание его в печати все еще было если не под запретом, то, во всяком случае, вызывало подозрения. Да, уже вышел (с большими трудностями) однотомник Мандельштама в Большой серии «Библиотеки поэта», но редакторы Главлита по-прежнему следили, чтобы его имя звучало как можно реже, а в партийных органах к нему по-прежнему относились как к осужденному или, по крайней мере, как к писателю, чуждому советскому духу. Для сталинистов он все равно оставался врагом.

В один непрекрасный день созывается коллегия Главной редакции общественно-политической литературы. И коллегия рассматривает вопрос о грубых идейных ошибках издательства «Книга» и Отдела рукописей Государственной библиотеки СССР имени В.И. Ленина в сборниках «Записки Отдела рукописей».

Что за ошибки? Чем провинились издательство и Отдел рукописей?

А тем, что опубликовали не включенные в том «Библиотеки поэта» стихотворения Мандельштама.

То есть именно тем, чем гордилась Житомирская, гордился Отдел рукописей. Еще бы: напечатаны письма с неопубликованными, неизвестными до сего времени стихотворениями замечательного поэта. Такова логика здравого смысла.

Иной была извращенная партийная логика. На коллегии нам объяснили, что состав тома Мандельштама в «Библиотеке поэта» рассматривался директивными органами (т. е. ЦК КПСС) и был утвержден, а мы посмели напечатать стихотворения, которые в утвержденный (разрешенный) состав не вошли, которые никто не рассматривал и к публикации не разрешал. Мы, мол, не имели на это никакого права. Результат – приказ Главной редакции общественно-политической литературы поставить на вид главному редактору, т. е. мне, «за ослабление идеологического контроля над содержанием “Записок Отдела рукописей”». Припомнили на коллегии, конечно, и попытку публикации обзора архива М.А. Булгакова, хотя это трудно было вменить в вину издательству: ведь директор представил рукопись обзора на заключение Главной редакции. Создавалось впечатление, что публикацией писем Мандельштама со стихотворениями воспользовались как поводом для того, чтобы поставить на место работников Отдела рукописей и его заведующую и отбить у издательства охоту поддерживать редакцию «Записок…».

Нападки на «Записки…» в комитете стоили С.В. Житомирской сначала должности их ответственного редактора, а затем и поста заведующей Отделом рукописей. Тогдашний директор библиотеки Н.М. Сикорский предпочел избавиться от сотрудницы, которая, на взгляд надзирающих идеологических ревизоров, исповедовала идейно-порочные взгляды, а к тому же была очень неудобной подчиненной – не умела и не хотела действовать по принципу «чего изволите» и бескомпромиссно отстаивала свои взгляды на работу отдела и на публикации в «Записках…». После коллегии ответственным редактором «Записок…» вместо Житомирской назначили заместителя директора библиотеки, а затем Сарру Владимировну вынудили и вовсе уйти из отдела. Проявив свою партийную сознательность, Сикорский нанес непоправимый вред и отделу, и библиотеке в целом, потому что те, кто сменил Житомирскую, уступали ей в широте знаний, в понимании задач отдела, в умении организовать научно-исследовательскую работу и привлечь к ней выдающихся ученых.

Что же касается меня, то взыскание никак не сказалось ни на моей работе, ни на моем положении. Думаю, что Главная редакция общественно-политической литературы больше демонстрировала борьбу с «идейными» отступлениями, чем боролась с ними всерьез. Наверно, Молдаван, как умный человек, все же понимал всю нелепость и вздорность требования запрашивать у директивных органов разрешение на публикацию каждого произведения Мандельштама. Одно дело целый сборник, совсем другое – письма с отдельными стихотворениями, тем более дореволюционного периода. Даже Главлит не стал к этому придираться. Но под давлением начальства и внешних сил Молдаван вынужден был показывать свою активность, однако ограничился бумажкой с приказом по Главной редакции, объявлявшей мне взыскание и вменявшей издательству в вину идейную нетребовательность при работе с «Записками…». Тогда я, правда, так не думал и ожидал неприятных последствий вроде понижения в должности или увольнения. Тем не менее на заседании коллегии я не каялся, а изображал непонимание, да и действительно не понимал, в чем моя вина. Только в том, что уважительно отношусь к творчеству Мандельштама? Но порока в этом ведь нет. Правда, с моей точки зрения, а не с точки зрения тех, кто затеял всю эту возню.

Самое интересное, что через три года, в 1976 году, в 37-м выпуске «Записок…» тот самый написанный М.О. Чудаковой обзор архива М.А. Булгакова, который незадолго до этого предавался анафеме и из-за которого пострадали Отдел рукописей и С.В. Житомирская, был все-таки напечатан. Выпуск стал предметом ажиотажного спроса. В ВААП посыпались запросы из разных стран с просьбой заключить контракт на издание в переводе. Знаю это потому, что из агентства звонили несколько раз в издательство с просьбой дать на это согласие, но нам приходилось переправлять представителя ВААП к заместителю директора библиотеки, поскольку знак охраны авторского права на «Записках…» стоял не издательства, а библиотеки. Кажется, библиотека такого согласия не давала.