Убийца, мой приятель (сборник) - Артур Дойл

Это было мрачное квадратное здание, сплошь заросшее плющом, стоящее посреди запущенного парка в несколько акров. От остального мира дом был отделён высокими кирпичными стенами. Входишь за ворота – и до того одиноко, уныло делается душе в этом замкнутом пространстве, что кажется, будто ты первый или последний (это уж на ваш выбор) человек на земле. Заморские деревья вокруг, редкие кусты, унылые останки разрушенных непогодой и временем статуй, покрытые мхом фонтаны, заросшие травой аллеи – это печальное зрелище свидетельствовало о безвозвратно ушедшем великолепии. Внутри всё то же запустение: глухие коридоры, винтовые лестницы, лабиринты комнат и коридоров с росписью на потолках. Честное слово, когда я бродил по этому дому, у меня сразу же возникло какое-то странное чувство.

– Эге! – в конце концов воскликнул я, обращаясь к старухе, присматривавшей за домом. – Да здесь, наверное, водятся привидения?

– Водятся, сэр, – невозмутимо ответила она, – но я уже к ним привыкла. Они меня не трогают, нужно только с наступлением темноты держаться подальше от Красной комнаты.

– Вот как! Красная комната? – сказал я, глядя на женщину (она походила на старое пугало). – Это ещё что такое?

Она привела меня в большую пустую комнату на первом этаже. Скопище пыли, кругом паутина, райская жизнь для пауков. Напротив камина стояло высокое зеркало. Свет проникал в комнату через застеклённые двери, выходившие на террасу, с одной стороны которой от самых ворот тянулась дорожка, покрытая гравием, а с другой была стена и железная дверь, ведущая во фруктовый сад. Разбитые каменные ступеньки вели с террасы на лужайку, где вокруг глубокого водоёма со стоячей водой буйно разрослась трава, а в дальнем конце стоял унылый ряд терракотовых ваз. Сама лужайка была окружена густыми кустами лавра, за которыми скрывались внешние стены, покрытые плющом. По лужайке было невозможно пройти, не примяв травы; железную же дверь нельзя было открыть, потому что ключ был у меня. Я решил закрыть и большие ворота под аркой, чтобы никто не проник через них, пока я буду ночевать в Красной комнате.

Когда я рассказал старухе о своей затее, она странно побледнела, но это лишь придало мне решимости. Как я могу сдавать дом, не доказав прежде, что привидения – это бредни? А как ещё, спрашивается, доказать это, если не собственным примером? Ну а для полной уверенности в том, что спокойно проведёшь ночь, нельзя дать плутам, которые пугают людей, времени на подготовку. Поэтому я приказал старухе помалкивать.

– Об этом доме и его прошлом мне ровным счётом ничего не известно, – сказал я. – Так что воображение моё вряд ли разыграется. Ну а в крайнем случае всё это выльется в весьма любопытное приключение.

Я велел постелить мне у камина, откуда не было видно отражения в зеркале, вымести всех пауков, принести из других комнат стулья, хорошенько разжечь огонь, дабы в комнате стало уютнее, а сам тем временем съездил в город за провизией, свечами и прочим, не забыв прихватить также пару пистолетов и собаку.

Дзамба была датским догом пегого окраса, нрава свирепого. Причём свирепа она была до необычайности со всеми, кроме меня. Бедняжка любила меня ревниво, точно женщина, только со своими соперницами ей справиться было бы гораздо легче. Мы приехали в дом перед заходом солнца и пребывали в самом бодром расположении духа. Я разделался с багажом, закрыл все ворота и с помощью Дзамбы внимательно осмотрел дом изнутри и снаружи. От её любопытного, чуткого носа ничто не могло укрыться. Дзамба выказала редкостное усердие: обнюхала каждую ямку в земле, вдоль и поперёк обошла лужайку возле пруда – но ничего не обнаружила. Осмотрели чердаки и подвалы – всё тихо, спокойно, одна только пыль кругом. В этом проклятом доме не было даже ни одной крысы, не считая смотрительницы разумеется.

Я забыл сказать, что погода стояла отменная и что для этого времени года было довольно светло. По счастью, наступило полнолуние, и я надеялся, что луна будет освещать террасу бо́льшую часть ночи. Казалось, сама природа благоволила ко мне.

Закончив обход, мы с Дзамбой отправились в Красную комнату. Здесь ей, однако, не понравилось. С подозрением принюхавшись, она вопросительно посмотрела мне в глаза, затем медленно подошла к застеклённой двери, посмотрела во двор и вернулась, нерешительно помахивая хвостом и как бы спрашивая, всё ли в порядке. Но когда я успокоил её, потрепал по голове, её сомнения сразу же рассеялись и она вытянулась на полу перед камином.

Смеркалось, и старуха, которую я позвал распаковать вещи, попросила позволения уйти. Я приказал ей прежде зажечь обе лампы и поставить их в два самых тёмных угла комнаты. Она одобрительно усмехнулась в ответ на мою предосторожность и сделала, как было велено. Затем, уже собираясь удалиться в более безопасное место, остановилась на пороге, и, взявшись за ручку двери, скороговоркой прошептала:

– Никакие лампы и свечи, сэр, – она бросила взгляд на четыре свечи, оставленные мною на столе, – не помогут вам, если не будет достаточно спичек. Вот ещё один коробок, сэр. Да смотрите, не кладите его на стол!

Дверь за ней захлопнулась, но через секунду открылась вновь, и старуха добавила:

– Но и спички вам не помогут, сэр, потому что ещё ни один человек не остался в живых после проведённой здесь ночи… И никогда никто не останется!

Прокаркав это, она наконец ушла. Я поднял старухины спички с полу, и мысленно поблагодарил её за предусмотрительность, потому что свои, признаться, забыл дома. Только я сунул спички в карман, Дзамба вдруг заскулила.

– Что случилось, девочка? – спросил я. – Нам с тобой предстоит развесёленькая ночка, ты это хочешь сказать?

Но собака лишь глубоко вздохнула и положила голову на передние лапы.

За едой, кормлением Дзамбы, чтением и курением время пролетело незаметно. Пробило десять часов. Я увидел, что через высокие застеклённые двери ярко светит полная луна, и решил пройтись по террасе. Позвал Дзамбу, зажёг новую сигару и вышел на воздух.

Тишина, ни один листок не шелохнётся. Лунный свет падает на капельки росы, повисшие на длинных, нежных травинках, и каждая капля своим чистым и нежным сияньем напоминает жемчужину. Тихо, безмолвно. Не слышно ни стрекота кузнечиков, ни кваканья лягушек. Ещё ни разу в жизни я не ощущал такой тишины; но она не была гнетущей, скорее, это походило на какой-то блаженный сон, сладкое и неизбывное ощущение покоя. Даже Дзамба прониклась очарованием этого безмолвия и неспешно шла рядом со мной, то и дело тычась носом в мою руку или полизывая мне пальцы – просила, чтобы её погладили.

Не знаю, как долго мы так прогуливались, но вдруг Дзамба навострила уши.

– В чём дело? – шёпотом спросил я её.

Она посмотрела на меня, помахивая хвостом, затем прижала уши и заскулила. Я в тревоге прислушался.

И тут в тишине моего слуха коснулся красивый, звучный женский голос. Казалось, он доносится с гравиевой дорожки, неподалёку от ворот. В этом не было ничего необычного. Я решил, что это поёт какая-нибудь бродячая артистка в надежде получить пару пенсов, хотя голос был гораздо благозвучнее, чем обычно у такого рода людей. По правде сказать, лучшего голоса мне не доводилось слышать ни на одной оперной сцене. Он то приближался, то отдалялся, словно бы певица расхаживала взад-вперёд перед домом, стараясь разглядеть в окнах свет. Слов песни разобрать было нельзя. Переливы, трели необычайной красоты и отдельные печальные ноты следовали одна за другой довольно мелодично, но как-то беспорядочно. Очень странная это была композиция, мне, по крайней мере, ни разу не пришлось слышать мелодию, построенную по такому принципу. Песня увлекла меня. Я слушал заворожённо, сигара уже потухла, а я всё внимал чарующей мелодии, которая то усиливалась, то затихала. Наверное, думал я, женщина то приближается к террасе, то отдаляется от неё. Внезапно песня оборвалась.

– Бедняжка! – сказал я громко, словно очнувшись. – Надо бы дать ей поесть; может, ей нужна помощь. Пойдём, Дзамба!

Дзамба поплелась вслед за мной. Только на следующий день мне вспомнилось, с какой неохотой она повиновалась. Вошед в Красную комнату, я огляделся в поисках хлеба и куска курицы, оставшихся после ужина. Пока я собирал остатки трапезы, вновь полилась песня, но теперь голос звучал прямо у меня за спиной, словно певица поднялась на террасу и стояла на пороге комнаты.

Я обернулся не сразу: никак не мог уложить куриное мясо на булку. Когда же наконец я повернулся в сторону двери, песня оборвалась и, к моему большому удивлению, на пороге никого не оказалось.

– Вот так раз! – пробормотал я. – Здесь что-то не то!

Выйдя на порог комнаты, я увидел, что на террасе также никого нет. Тут только мне впервые и пришло в голову, что большие-то ворота заперты, что ключ у меня, а стало быть, ни одна живая душа не могла пробраться сюда без моего ведома! Позвав Дзамбу, я выбежал во двор, собираясь обыскать сад и кусты за окном. Нехотя собака последовала за мной; я приказал ей идти быстрее, но она посмотрела мне в глаза и жалобно заскулила. Когда же я снова позвал её, она встала на задние лапы и положила передние мне на грудь. Бедное животное! Мы вернулись в Красную комнату, так ничего и не узнав. Входя, я посмотрел на часы. Было двадцать минут первого.