Император Мэйдзи и его Япония - Александр Мещеряков

Именно там, в Киото, Ивакура и почувствовал себя плохо. Его перевезли в Токио, доктор Бёльц определил, что у него запущенный рак пищевода. Ивакура попросил врача сделать все возможное, чтобы хоть чуть-чуть отсрочить развязку. Он хотел непременно увидеть еще раз Ито Хиробуми, который в тот момент находился в Европе, куда был командирован для изучения тамошних конституций. Но Бёльц уже ничего не мог поделать. Понимая, что смерть совсем близко, он сказал об этом правому министру. И тогда Ивакура вызвал советника Иноуэ Каору и на ухо сообщил ему свое политическое завещание. Бёльц находился рядом, но слов Ивакура он не слышал. Иноуэ никому не рассказывал о том, что сообщил ему Ивакура. Вероятно, и мы тоже никогда не узнаем о последней воле Ивакура Томоми.

В своем панегирике Мэйдзи уподобил Ивакура своему отцу, назвал его учителем и «столпом страны». Посмертно он присвоил ему титул «главного министра». Ивакура было 57 лет.

В этот год Мэйдзи потерял не только своего преданного министра, который сыграл выдающуюся роль в проведении реформ.

26 января у Мэйдзи родилась дочь. Ее матерью была Тигуса Котоко. Тремя годами раньше она уже осчастливила императора принцессой Акико. Обе девочки умерли от менингита в сентябре этого года с разрывом в два дня. Придворный педиатр подал в отставку. На три дня двор погрузился в траур, флаги в армейских частях были приспущены.

Ивакура Томоми

Смерть детей совпала с приступом менингита у самого Мэйдзи. Врачи в очередной раз посоветовали императору проводить побольше времени вне Токио на природе, но он продолжал вести привычный образ жизни. Однако для будущих детей в красивейших местах Японии – Хаконэ и Никко – загородные усадьбы были все-таки построены.

В этом году Мэйдзи пришлось попрощаться и с Гарри Парксом. Его перевели на службу в Китай. Хотя он был человеком грубым и высокомерным, Мэйдзи, вероятно, помнил ту поддержку, которую оказал ему сэр Гарри в его противостоянии с сёгуном Ёсинобу. В конце концов, он был едва ли не первым европейцем, увидевшим лицо юного и тогда еще безусого императора. И потому, несмотря на то что Паркс яростно защищал унизительные для Японии договоры, Мэйдзи наградил его Большим Орденом Восходящего Солнца. Но британское правительство не разрешило своему сотруднику получить иностранный орден. Оно было не менее гордым, чем сам Паркс. Однако Мэйдзи все-таки отметил расставание особым образом: подарил Парксу цветочную вазу и курильницу для благовоний, которыми до того пользовался сам.

Теперь, когда император объездил практически всю страну, настало время для того, чтобы обосноваться в собственном дворце. Раньше Мэйдзи совершал длительные путешествия – ритуал, направленный на то, чтобы «присвоить» страну и стать ее легитимным обладателем. За время поездок ему поднесли тысячи снопов риса (японский аналог хлеба-соли) – свидетельство того, что люди признали его за своего повелителя. О том же говорили и подаренные ему географические карты. Мэйдзи ночевал в сотнях домов, которые теперь почитались в качестве священных мест. Теперь вся страна была отмечена его присутствием, Мэйдзи внес существенный вклад в «сакральную разметку» пространства империи.

Нужно сказать, что люди воспринимали Мэйдзи в качестве божества весьма охотно. Этому способствовали фольклорные представления о синтоистских божествах – покровителях земледелия. Синтоистские святилища расположены, как правило, в горах. Считалось, что божество должно находиться там зимой, когда урожай уже собран и помощи божества больше не требуется. С началом сельскохозяйственных работ символ божества помещали в паланкин (переносная модель храма) и несли на поле. Именно там и должно было находиться божество. Процессии, в центре которых находился паланкин Мэйдзи, должны были производить впечатление явления божества, покровительствующего сельскохозяйственным работам и получению богатого урожая. Деревенские жители выходили встретить императора с праздничным сакэ и рисовыми лепешками-моти. Точно таким же образом они встречали и паланкин с божеством[164]. Именно поэтому поездки Мэйдзи по стране совершались в разгар полевых работ – чтобы усилить ощущение встречи с «настоящим» божеством через привычное для крестьянина время ритуала. Императору приходилось нелегко – поездки совершались в самое жаркое и душное время года, но этого требовали высшие, поистине божественные интересы, которые совпадали с интересами государственными. В воспоминаниях очевидцев встреча императорского экипажа неизменно предстает как настоящий синтоистский праздник – с употреблением сакэ и ритуальной пищи.

Торговая улица, украшенная флагами и праздничными фонариками

Все, чего касался император, шло в ход. Люди собирали гальку, по которой пронесли его паланкин; они собирали землю, на которой стоял его трон; они собирали осыпавшиеся иголки с ветвей криптомерий, которые использовались для украшений. Эти амулеты должны были обеспечить урожай и здоровье. Женщины терлись о внутренние столбы в доме, где останавливался Мэйдзи, чтобы обеспечить себе легкие роды. Газеты сообщали даже о некоем человеке, вылечить которого отказывались врачи. И тогда ему принесли объедки с подноса, с которого обедал Мэйдзи, и он, разумеется, выздоровел[165].

Всюду, куда бы ни направился Мэйдзи, его встречали национальные флаги и белые бумажные фонарики с изображением красного солнца. Символы государства становились атрибутами религиозного действа. Повсюду можно было увидеть и императорский герб – изображение 16-лепестковой хризантемы.

Однако теперь время «кочующего императора» уходило в прошлое – более «нормальной» ситуацией для японской «оседлой» модели управления следует признать постоянное нахождение монарха в сакральном центре – дворце, куда являются его подданные и гости со всего света. Движение должно было приобрести другой вектор – из центробежного превратиться в центростремительное.

Дворец Акасака официально именовался «временным», он был слишком скромен для правителя страны, которая провозглашала себя «великой Японией». Мэйдзи прожил в нем уже 10 лет.

Официально называемой причиной отсрочки строительства нового дворца было традиционное для идеального конфуцианского правителя нежелание возлагать на плечи трудового люда дополнительное бремя. Однако дело не только в этом. В первые полтора десятилетия реформ политтехнологи делали ставку на создание имиджа подвижного, мобильного и вездесущего правителя европейского типа. Теперь стала ощущаться недостаточность такой трактовки. Облику Мэйдзи следовало придать несколько больше статуарности, неподвижности, тяжести, веса. Этой-то задаче и должен был отвечать новый дворец.