Генрих Эрлих Штрафбат везде штрафбат Вся трилогия о русском штрафнике Вермахта - Генрих Эрлих

— Где мед, там и мухи, — шепнул Юргену Брейтгаупт.

«Auf dem schönsten Fleisch sitzen gern Fliegen.»

Это сказал Брейтгаупт.

Вдруг что–то ударило Юргена по голени. Он обернулся. Мимо него прокатился низенький круглый мужчина, для которого, как видно, не нашлось формы по размеру, кроме каски и сапог. Нарукавная повязка была повязана поверх какой–то шерстяной кофты, возможно, и женской, но мужчине она была точно по фигуре. Повязка была красной. Черная свастика была нарисована в белом круге. В руках мужчина волок два объемистых мешка. Он тяжело дышал.

— Вот, Бронислав Владиславович, сберкассу взяли, — сказал мужчина, обращаясь к генералу.

«Это не Дирлевангер, — сообразил Юрген, — это как бишь его? Каминский!» — вспомнил он.

— Неужели поляки не успели разграбить?! — всплеснул руками Каминский, это был действительно он.

— Да, конечно, разграбили, — сказал толстяк, — поляки — известные воры!

Он поперхнулся, наклонился и принялся развязывать узлы на мешках.

— Орел да Кромы — первые воры! — смеясь, сказал Каминский. К удивлению Юргена, он не вспылил и не оскорбился. — А кто у нас тут орловские?

— Мы! — радостно закричала компания за столом.

— Орлы, — довольно сказал Каминский.

— Да куда местным до наших медвежатников, — рискнул высунуться толстяк, — сейф открыть не смогли. Плевое дело!

Он наконец развязал узлы. Залез внутрь мешка обеими руками, вынул груду перевязанных пачек рейхсмарок, вывалил на стол.

— Резаная бумага, — пренебрежительно отмахнулся Каминский. — Тоже, конечно, сгодится на первое время. На какое–то время, — многозначительно протянул он. — А вот это что–то поинтереснее! — встрепенулся он.

Мимо Юргена протопал еще один солдат. У него в руках тоже было два мешка. В них что–то позвякивало. Солдат водрузил мешки на стол, растянул затянутые горла.

— Полностью зачистили три шестиэтажных дома на соседней улице, — доложил солдат.

— Полностью?

— С десяток хозяев сюда доставили, авось вспомнят еще что–нибудь. А остальных — полностью.

— Проблемы были?

— Какие проблемы? Дети, старики, женщины… Мужчины хлипче женщин, даром что в штанах. Хоть бы кто взбрыкнул. А то даже скучно.

— Это всё? — спросил Каминский, вороша рукой в мешке. Он достал перстень с большим зеленым камнем, поднял его вверх, повертел на свету, удовлетворенно кивнул. — Натуральный.

— Все ваше, — ответил солдат. — Парни свою долю взяли, как договаривались.

— В следующий раз всё принеси, — сказал Каминский, — я вам сам долю отделю. Не обижу, вы же знаете.

— Знаем, Бронислав Владиславович, — расплылся в улыбке солдат.

— Ты еще здесь? — спросил Каминский, переводя взгляд на Юргена. Тот стоял не шелохнувшись. Каминский перешел на немецкий. — Пригласи ко мне вашего командира.

— Zu Befehl, Herr General![50]

Юрген вскинул руку к каске, четко повернулся и, печатая шаг, вышел из комнаты. Уф, выдохнул он в коридоре. Он бросил взгляд в окно. Во дворе лицом к кирпичной стене, прижавшись к ней поднятыми руками, стояли несколько мужчин в цивильной одежде. Они были похожи на тех мужчин, которых провели мимо Юргена внизу. Возможно, это были те самые хозяева из домов на соседней улице. Двое эсэсовцев обшаривали их карманы. Еще двое били ногами мужчину, извивавшегося на земле. Когда Юрген с Брейтгауптом вышли из арки, ведущей во внутренний двор, донеслись глухие звуки винтовочных выстрелов.

— Это не Дирлевангер, — доложил Юрген Фрике, — это Каминский. Он приглашает вас к себе.

— И как он тебе показался? — спросил Фрике.

«Он не поляк, и не немец, и не русский, он просто сволочь, большая сволочь». Вот что хотел сказать Юрген. Но он слишком долго подбирал слова. Его неожиданно опередил Брейтгаупт:

— Что ворам с рук сходит, за то воришек бьют.

«Kleine Diebe hängt man, große läßt man laufen.»

Это сказал Брейтгаупт.

В который раз Юрген с удивлением посмотрел на него: ай да Брейтгаупт! В самую точку! Фрике этой аттестации тоже оказалось достаточно. Он направился к зданию, взяв с собой фельдфебеля Грауэра и Ульмера. Юргена он оставил с товарищами. Юрген был бесконечно признателен ему за это.

— РОНА — это Русская освободительная народная армия, — сказал Фрике Вортенбергу после своего возвращения. — Здесь одни русские. 1700 штыков. Какой кошмар!

Фрике надолго замолчал. Он немного рассказал для почти двухчасового отсутствия.

— И кого они здесь освобождают? — спросил Вортенберг, чтобы прервать затянувшуюся паузу.

— Себя, только себя, — ответил Фрике, — тут сплошь добровольцы, которые примкнули к Каминскому еще в России. Они отступают вместе с нашими частями. Им нет хода назад. Руководство СС решило использовать в Варшаве их опыт борьбы с партизанами в России. Но тут не Россия! И они ведут себя тут так, как, наверное, никогда бы не вели себя на родине. Тут для них всё чужое, все — враги. Они не делают различия между бунтовщиками и лояльным нам населением. Они косят всех подряд и в первую очередь мирное население как самое беззащитное. Своими действиями они не столько уничтожают бунтовщиков, сколько увеличивают их число. Хуже всего, что они носят немецкую форму. Они дискредитируют честь немецкой армии! Немецкого народа! — возмущенно воскликнул он.

Постепенно Фрике успокоился и разговорился:

— Этот Каминский — весьма неординарная личность, с ним интересно беседовать. У него прекрасный немецкий язык. Впрочем, это неудивительно, ведь его мать была немкой.

Все солдаты, включая Брейтгаупта, дружно кивнули. Да, чему уж тут удивляться, если его мать была немкой. У них у всех матери были немками. И они все говорили на немецком. Это не стоило им ни малейших усилий.

— Отец у него был, естественно, поляк, но родился Каминский в Российской империи. Во время большевистского переворота он был студентом политехнического института в их столице, Санкт–Петербурге. Он не нашел ничего лучшего, как пойти добровольцем в Красную армию, чтобы воевать против немецких, а затем и польских войск. И еще он вступил в партию большевиков. После окончания службы в армии он закончил прерванную учебу в институте и в течение десяти лет работал инженером–технологом на химических предприятиях.

— Весьма достойная профессия для штатского человека, — заметил Вортенберг.

— Несомненно! Затем в его жизни все изменилось. В 1935 году его исключили из партии за критику большевистских коллективных хозяйств, а в 37–м арестовали и предали суду за принадлежность к некоей экономической школе. Его называли: враг народа. Как интересно! Все как у нас. Включая трудовое перевоспитание. Его он проходил на спиртовом заводе все в той же должности инженера–технолога. Перед самой войной он был освобожден и отправлен на поселение в Орловскую область.