Собрание сочинений. Т.2. Марсельские тайны. Мадлена Фера - Эмиль Золя

На минуту он умолк и вдруг спросил своим грубоватым и веселым тоном:

— А ты-то счастлив со своей женой?

Гийом, который уже готовился разразиться пылкой речью в защиту своей заветной мысли о вечной любви, сразу успокоился, услыхав этот личный вопрос, пробудивший в нем упоительные воспоминания о последних четырех годах счастья.

— О да, счастлив, очень счастлив, — ответил он растроганно. — Ты и представить себе не можешь такого блаженства, — ты, который отказываешься вкусить его. Оно подобно нескончаемому убаюкиванию: мне кажется, будто я снова стал маленьким ребенком и нашел мать. Мне хочется, чтобы, пожив здесь, ты научился любить. Эта пугающая тебя тишина и полумрак погрузили нас в божественный сон. И мы никогда не проснемся, мой друг, я уверен в вечном мире и уже предвкушаю его.

Пока он говорил, Жак смотрел на него с любопытством. У него было сильное желание расспросить Гийома о его жене, о той доброй душе, которая согласилась окунуться с ним в эту молочную реку.

— Твоя жена хорошенькая? — спросил он.

— Не знаю, — ответил Гийом, — я очень люблю ее… Завтра ты ее увидишь.

— Вы познакомились с ней в Ветее?

— Нет, я встретил ее в Париже. Мы полюбили друг друга, и я на ней женился.

Жаку показалось, что легкая краска залила щеки его друга. Какое-то внутреннее чувство подсказало ему истину. Но он был не из тех, кто останавливается, раз начав задавать вопросы.

— Она была твоей любовницей, прежде чем вышла за тебя? — спросил он напрямик.

— Была, в течение года, — просто ответил Гийом.

Жак поднялся и сделал в молчании несколько шагов. Возвратившись к камину, он остановился перед своим другом и сказал наставительно:

— В прежнее время ты слушал меня, когда я тебя бранил. Позволь мне на минуту взять на себя свою старую роль покровителя… Ты сделал глупость, милейший: на любовнице не женятся. Ты не знаешь жизни; когда-нибудь ты поймешь свою ошибку и припомнишь мои слова. Такие браки прекрасны, но всегда кончаются дурно: несколько лет люди обожают друг друга, а остаток дней проводят во взаимной ненависти.

При этих словах Гийом живо вскочил.

— Замолчи! — воскликнул он с неожиданной твердостью. — Я очень люблю тебя таким, какой ты есть, но не желаю, чтобы ты судил нас по примеру других семейств. Когда увидишь мою жену, ты раскаешься в своих словах.

— Я уже раскаиваюсь, если тебе угодно, — сказал бывший хирург, сохраняя серьезность. — Будем считать, что жизненный опыт сделал меня скептиком и что я ничего не понимаю в твоих любовных утонченностях. Я говорил, как думаю. Давать тебе советы немного поздно, но при случае ты извлечешь из моего предупреждения кое-какую пользу.

Наступило тягостное молчание. В эту минуту слуга вошел доложить, что голубая комната готова. К Гийому вернулась его добрая улыбка; он сердечным и ласковым движением протянул руку своему другу.

— Поди ляг, — сказал он. — Завтра при свете дня ты увидишь мою жену и нашу маленькую Люси… Будь спокоен — я обращу тебя в свою веру; я уговорю тебя жениться на какой-нибудь доброй девушке, и ты кончишь тем, что дашь похоронить себя в этом старом доме. Счастье терпеливо — оно подождет тебя.

Молодые люди шли, беседуя. В вестибюле, у ступеней лестницы, Жак в свою очередь взял за руку своего старого товарища.

— Не сердись на меня, — сказал он с большим чувством, — я желаю тебе только счастья… Ты ведь счастлив, не правда ли?

Он уже поднимался по ступенькам, которые вели на второй этаж.

— Разумеется, — ответил Гийом с прощальной улыбкой, — здесь все счастливы… До завтра.

Войдя в столовую, он увидел неподвижно стоявшую посреди комнаты Мадлену. Молодая женщина слышала весь разговор двух друзей. Она осталась за дверью гостиной, пригвожденная на месте голосом Жака. Этот голос, знакомый ей до малейших интонаций, странным образом волновал ее. Она следила за его словами и ясно представляла себе жесты и движения головой, которыми говоривший, должно быть, сопровождал их. Дверь, отделявшая ее от прежнего любовника, не существовала для нее; она видела его живого, подвижного, как в те времена, когда он прижимал ее к своей груди на улице Суфло. Близкое присутствие этого человека вызывало в ней горькое сладострастное чувство; ее горло тоскливо сжималось при взрывах его смеха, ее тело палил огонь, который он первый дал познать ей. С тайным ужасом она всем существом рвалась к нему: хотела бы убежать и не могла, невольно упиваясь радостью оттого, что он воскрес, что он снова жив. Несколько раз, чтобы еще ярче возобновить в памяти его образ, она невольно нагибалась, пытаясь рассмотреть его в замочную скважину. Те минуты, что она, изнемогая, провела у дверей, охватив ладонями косяк, показались ей вечностью, полной мук. «Если упаду, — думала она, — они прибегут, и я умру от стыда». Иные слова Жака до глубины души оскорбляли ее; когда он заявил, что никогда не следует жениться на любовнице, она залилась слезами, приглушая рыдания из страха быть услышанной. Эта откровенная беседа, эти мечты Гийома о счастье, которое ей суждено растоптать, эти признания ранили ее до глубины души, были для нее невыразимым мучением. Она едва улавливала тихий голос Гийома; в ее ушах раздавался только сердитый голос Жака, грозным рокотаньем внезапно наполнивший тишину ее ясного неба. Она была поражена как громом.

Когда оба друга направились к лестнице, она, сделав последнее усилие, сказала себе: с этим надо покончить. После того, что она услышала, терпеть подобное положение до завтра было невозможно. Ее прямая натура возмутилась. Мадлена вернулась в столовую. Ее рыжие волосы распустились; резкие судороги пробегали по ее страшно бледному лицу; расширенные тусклые, как у сумасшедшей, глаза смотрели в одну точку. Гийом был поражен, увидав ее здесь. Ее расстроенный вид перепугал его, он подбежал к ней.

— Мадлена, что с тобой? — спросил он. — Ты не ложилась?

Она ответила еле слышно, показав на дверь гостиной:

— Нет, я была там.

Она сделала шаг к мужу, опустила ему руки на плечи и решительно посмотрела в глаза.

— Жак тебе друг? — коротко спросила она.

— Да, — удивленно ответил Гийом, — ты это хорошо знаешь, я рассказывал тебе, какие могучие узы связывают нас… Жак — мой брат, и я хочу, чтобы ты любила его как сестра.

При слове «сестра» Мадлена странно усмехнулась. На секунду она закрыла глаза; потом подняла на него взгляд и, еще сильнее побледнев, с еще большей решимостью продолжала:

— Ты мечтаешь, чтобы он разделил с нами жизнь; тебе хотелось бы, чтоб он поселился здесь и всегда был возле тебя?

— Конечно, — ответил молодой человек, — это мое заветное желание… Я так буду счастлив между вами обоими — ведь вы моя опора; я буду жить с единственными людьми на свете, которые любят меня. В юности мы поклялись — Жак и я, — что у нас все будет общее.

— А! Вы дали друг другу такую клятву, — прошептала Мадлена, уязвленная в самое сердце безобидными словами мужа.

Никогда еще мысль о том, что Жак и Гийом поделили ее между собой, не была ей так мучительна. Даже говорить она не могла: из ее пересохшего горла — если б она отважилась открыть правду — вырвался бы только крик. В этот момент, не замеченная супругами, в комнату вошла Женевьева; она сразу поняла, что оба они чем-то сильно взволнованы, и тихонько остановилась в темном углу; ее пронзительные глаза сверкали, губы беззвучно шевелились, как будто она шептала слова заклинаний.

В течение всей исповеди Мадлены она простояла там, непреклонная, неумолимая, подобная неподвижной и немой статуе рока.

— Почему ты спрашиваешь меня об этом? — сказал наконец Гийом, встревоженный состоянием Мадлены, смутно предчувствуя беду.

Мадлена ответила не сразу. Ее руки по-прежнему безжизненно лежали на плечах мужа, и она все также пристально и сурово смотрела ему прямо в глаза. Мадлена надеялась, что он прочтет правду на ее лице и тогда ей не придется сознаться вслух в своем позоре. Немедленное признание стоило ей слишком дорого. Она не знала, какие слова подобрать. Однако надо было решиться.

— Я знала Жака в Париже, — сказала она с расстановкой.

— Только-то всего? — не поняв, воскликнул Гийом. — Ты меня напугала… Так что ж! Если ты знала Жака в Париже, значит, он старый знакомый для нас обоих — вот и все… Или ты опасаешься, что я стану краснеть за тебя? Я уже рассказал нашу историю моему другу, я горжусь нашей любовью.

— Я знала Жака, — глухо повторила молодая женщина.

— Так что?..

Ослепление, полнейшее доверие мужа терзали Мадлену. Он не хотел понять, он заставлял ее быть грубой. Мадлену обуял гнев.

— Послушай! — крикнула она с силой. — Ты умолял меня никогда не говорить тебе о моем прошлом. Я подчинилась. Но вот это прошлое воскресло и убивает меня, а я так счастливо жила здесь. Но молчать я больше не могу; мне нужно рассказать тебе обо всем, чтобы ты не допустил моей встречи с Жаком… Я знала его, понимаешь ты это?