Чужая осень (сборник) - Валерий Смирнов

— Не получится, Марина, — глухо простонал я.

В свою очередь Марина попыталась справиться сперва пальцами, а потом зубами с узлом на моих руках, но у нее тоже ничего не вышло.

— Попробуй, перекусить цепочку на сережке, — властным голосом скомандовала моя секретарша.

Во рту у меня было такое ощущение, словно перед экскурсией в этот подвал я полдня лизал медную ручку от двери собственного кабинета. Пересохшими губами я коснулся щеки Марины и, несмотря на то, что каждое осмысленное движение сопровождалось новым витком боли, пробормотал:

— Сейчас мне особенно хочется тебя…

Марина издала что-то вроде смешка, но эта фраза не для нее. Я не имел права показывать слабость даже собственной боли, грыз зубами тоненькую цепочку, быть может, стирая эмаль, и уже почти теряя сознание, почувствовал, как надломилось звено, тонко звякнул о пол пластмассовый полумесяц.

Определяю по звукам — Марина встала в полный рост. Под ее сапогом хрустнула пластмасса. Она долго возилась, пытаясь сидя спиной к обломках серьги нащупать их пальцами, и, наконец, я почувствовал боль от пореза на руке. Мы сидели спина к спине Марина пыталась освободить мои руки от пут.

— Чуть выше, Марина, — скорректировал я ее движения, боль от порезов казалась ничем в сравнении с той, что поселилась в голове.

Потом в моих освободившихся руках оказалось лезвие, мгновенно разрезавшее палец, и я одним движением пересек им канат, стягивающий ее запястья.

— Черт, — тихо сказала Марина, добавила еще одно слово явно не из своего лексикона, а потом заметила: — Дверь заперта снаружи. Придется выбираться через дом.

Судя по шагам, она изучала обстановку, а я тихо прошептал:

— Это, конечно, не более чем смелое предположение, но сейчас мне кажется, что пока я не боец.

Раздался щелчок, яркий свет ударил по зрачкам и с новой силой рванула голову боль.

— Идти сможешь? — спросила Марина.

— Ноги целы, — словно со стороны опять слышу собственный голос, — а голова ко всему привычна. В трех местах зашита. Зачем ты включила свет? Они же…

— Помолчи, — скомандовала Марина, забрала у меня металлическую полоску, скрывавшуюся под пластмассовой оправой, и начала возиться со своим мушкетерским поясом.

Я посмотрел на компактный тельфер, крюк, свисающий с потолка, и заметил:

— Кажется, это приготовили персонально для меня…

Марина не отвечала, она, наконец, щелкнула чем-то, и одна из стекляшек на груди замерцала рубиновыми искорками. Марина подошла ко второй двери, но та была надежно заперта.

— Придется подождать, — чуть ли не весело сказала Марина и переключила внимание на меня. — Ты весь в крови.

— Как положено герою, — заметил я, чувствуя, что боль отступает. Наш знаменитый сенсей Чен учил когда-то: не покоряйтесь боли и она стихнет, побежденная вашей волей. Поэтому, чтобы отвлечься, я прошептал:

— Это же мечта, остаться наедине с такой женщиной…

Марина вполне серьезно заметила:

— Твоя мечта могла сбыться и раньше, у меня дома.

— Это неинтересно… А ты пробовала любить вот в таких… экстремальных условиях?

Марина улыбнулась и неожиданно серьезным тоном спросила:

— А ты сам любил кого-нибудь?

— Любил, Марина. Сперва одну девушку, а потом другую, очень на нее похожую. Но в той, второй, я искал только первую. Когда она меня любила, я еще до этого не дорос, а потом стало поздно. Она вышла замуж.

— Ты встречал ее после свадьбы?

— Нет. И это к лучшему. Она останется в моей памяти такой же, как много лет назад.

— А вторая?

— Она почувствовала все. И тоже вышла замуж. Ты знаешь, я думаю, что любовь — это не то чувство, которое дано испытать каждому…

Я хотел рассказывать дальше, но Марина, смотревшая на меня с какой-то истинно женской жалостью, вдруг вся подобралась. Дверь широко распахнулась, словно от удара и в подвал вошли двое. На их довольно-таки стандартных лицах появилось изумление, не больше того. Марина резко выбросила вперед руку и стальное лезвие из сережки, этот миниатюрный сюрикен, вошел в переносицу одного из парней. Второй еще ничего не успел сообразить, когда Марина прыгнула навстречу ему и, развернувшись в воздухе, нанесла своим сапогом со шпорой удар в челюсть, тут же присела на одно колено, сжатыми пальцами, по-мужски, с хорошим выдохом, ударила по сонной артерии.

И, мгновенно вскочив, нанесла сокрушительный удар шпорой в висок второму противнику, корчащемуся на полу.

— Давай за мной! — скомандовала Марина, бросилась к двери, сорвала с браслета шарик-украшение, расстегнула ремень, рванула зубами пряжку и резким движением бросила конец пояса на руку. Ремень мгновенно обвился вокруг запястья, я увидел, что теперь эта кожгалантерея оканчивается обоюдоострым лезвием. Марина швырнула за дверь шарик и нестерпимо белым ударил по глазам всего лишь отблеск сильной вспышки. Когда я протер виски, в которые стала возвращаться немного отступившая боль, Марины в подвале уже не было.

Возле лестницы, ведущей наверх, в дом, лежал какой-то человек, который, наверняка, не успел понять, что же так сильно вспыхнуло перед его глазами за миг до мрака смерти.

Я с трудом поднялся по лестнице и в дверях наткнулся на еще одного: горло его было словно взлохмачено, кровь окрашивала бугристые края рваной раны.

А потом я увидел Марину. Она дралась с очень плотным парнем, которого, казалось, ее удары не доставали. Он все-таки сумел схватить Марину и по-медвежьи сжал, прижимая ее руки к туловищу, да так, что стало ясно: еще мгновение — и позвоночник не выдержит. Но Марина сделала то, что никогда бы не догадался сотворить мужчина. Она вцепилась зубами в кончик носа противника, руки его инстинктивно разжались. Удар с носка в пах заставил парня наклониться и Марина тут же, перенеся центр тяжести своего хрупкого тела, схватив окровавленной рукой его голову, нанесла парню сокрушительный удар коленом в челюсть.

В это время за окном раздался чей-то наглый голос, многократно усиленный мегафоном:

— Дом окружен! Бросить оружие, выходить с поднятыми руками!

И после небольшой паузы:

— Мать вашу!

Марина не обратила на этот призыв внимания. Она подскочила к поверженному врагу, обрушилась локтем на его солнечное сплетение и сжала руку так, словно хотела показать мне пальцами наш традиционный знак «виктори». Марина больше всего походила на древнюю воительницу, хотя на ней по-прежнему было нацеплено какое хочешь железо, кроме меча и шлема. И вот этими прямыми пальцами она резко ткнула сразу в оба глаза лежащего; хищный удар гарпии, несущий кровоизлияние в мозг, не оставляющий крохотного шанса на жизнь.

Я посмотрел в окно. Прижавшись к автомобилям, развернули автоматы к бою ребята в пятнистых куртках и по-залихватски заломленных беретах с эмблемой летящего сокола.

— Марина, давай сдаваться, — пробормотал я. — Ты хорошо поработала, но я вынужден объявить тебе выговор. Радиомаяк могла бы успеть включить пораньше. Я ведь бил его, чтоб внимание отвлечь.

Марина, усмехаясь, смотрела на меня и ее лицо то приближалось, то удалялось от меня.

— А в общем-то благодарность с занесением в личное дело, — продолжал я свое наступление на вновь идущую в атаку боль. — Ты лучший телохранитель в мире. Поверь, я ведь сам был когда-то на твоем месте. Но ты еще моя секретарша. Так что…

Марина сделала непроизвольное движение, будто в ее руках были карандаш и блокнот. Я сумел усмехнуться, хотя уже совершенно не мог сопротивляться боли.

— Марина, не забудь позвонить этой тете и отменить сделку по ее семечкам, — успел прошептать я перед тем, как снова провалился в кромешную темень.

29

Будь я совслужащим — болеть мне и болеть. Сперва бы отвалялся в постели положенные недели, потом шкандыбал бы по врачам, постоянно намекая на головную боль и тошноту. А почему нет, если зарплата капает; так можно раз в неделю и подышать ради этого спертым воздухом районной поликлиники. Но хотя мне заработную плату никто не начисляет, я окончательно очухался лишь на третий день после одного из самых торжественных событий в своей жизни и не собираюсь в течение нескольких месяцев исполнять танец умирающего лебедя на глазах зрителей в белых халатах.

Белых халатов за эти три дня я и так насмотрелся на всю оставшуюся жизнь. И кто это распространяет порочащие наш передовой демократической строй слухи, мол, врачи у нас хорошо умеют только СПИДом награждать, а лекарств вообще нет? Возле моего изголовья выросла такая батарея всяких микстур и таблеток, что мне до сих пор плохо понятно: зачем вдобавок к ним еще трижды на день в мой зад втыкают шприц, начиненный какой-то жидкостью, стоимостью в месячную зарплату среднестатистического гражданина.

И врачи у нас хорошие, сам убедился. Смотрят в глаза пациента еще вернее, чем болонки, разве что хвостом не виляют. Наверное, только потому что хвостов у этих врачей нет. А когда Сабина небрежно опускает баксы в карманы их накрахмаленных халатов с вышитыми гладью буквами, так их преданные глаза чуть ли не увлажняются от преисполненности чувства врачебного долга и сострадания к несчастному пациенту.