Чужая осень (сборник) - Валерий Смирнов

— Сроку у тебя недели две, не больше, — ограничиваю творческий процесс жесткими рамками.

По-видимому работа над архивными документальными кадрами уже подошла к концу, потому что Игорь не высказал по поводу срока никаких возражений.

— А как насчет похода по местам боевой славы товарища Велигурова в собственном тылу?

Игорь явно мялся, не решаясь по-видимому рассказать, как расстреливал вхолостую мои субсидии на зауральских собратьев.

— Смелее, Игорек, — мягко замечаю я. — Если ничего не вышло — так и скажи.

Похоже, я перегнул палку. Чтобы у руководителя моей пресс-группы что-то когда-то не вышло, такого я не припомню. Игорь сразу перестал гужеваться, как только речь зашла о его профессиональной репутации.

— Свидетелей, конечно, мы не нашли. Документов тоже. Но есть одна зацепочка. В Омске живет очень интересный человек. До недавнего времени работал в местном драмтеатре. И представь себе, сидел в том же самом лагере, где убивал заключенных Велигуров.

— Приводил приговор в исполнение, — специально поправляю Игоря, — согласно приговору, именем народа.

— Все жертвы велигуровского взвода реабилитированы, — заметил Игорь.

— Я счастлив за них. А артиста твоего Велигуров часом не расстреливал?

Игорь уловил иронию в моем голосе и заметил:

— Ты страшно шутишь. Даже там, где должен быть какой-то предел…

По-моему, цинизм Бойко уже достиг этого самого предела. Но излишне возбуждать его пока не стоит.

— Да перестань, я буду шутить, даже если меня самого поставят у стены. Так что твой артист?

— Почему ты решил, что этот человек артист? Может он был осветителем или рабочим сцены.

— Потому, Игорь, что умею делать выводы, несмотря на то, что меня в последнее время бьют по голове все, кому ни лень. Ты сказал, что свидетелей нет. И документов тоже. В этом же контексте прозвучало слово «драмтеатр». И вдобавок человек сидел в том же лагере, где выполнял свой священный долг Велигуров. Значит, он вполне может правдоподобно сыграть воспоминания о зверствах этого приводящего в исполнение, даже если не знает его фамилии, не помнит в лицо. Больше того, даже если никогда не видел Велигурова.

— Он действительно его никогда не видел. Артиста перевели в этот лагерь через полгода после того, как в нем… как Велигуров…

— Игорь, ты не на пресс-конференции, перестань подбирать слова. Я понимаю, общественная работа в «Факеле» давит на твой мочевой пузырь, но не до такой же степени. Скажи просто — как в нем отстрелялся Велигуров.

Игорь покорно кивнул головой и посмотрел на меня с таким печальным видом, будто сам является жертвой необоснованных репрессий.

— Я понимаю, отчего ты так нервничаешь, Игорек. Артист перед камерой слезу уже пускал, о злодее-Велигурове распылялся?

— Да, — односложно ответил Бойко.

— Ты ему заплатил?

— А сейчас бесплатно никто не работает. Нет, денег ему не давали. Просто я набросал текст, а ему сказали, что это фотопроба. Вот артист и надеется получить эпизодическую роль в фильме о пережитом.

— Оказывается, надежды питают не только юношей. И что дальше?

— Все, — простодушно сказал Игорь.

— Да? — удивился я. — А завтра дедушка начнет выяснять, на какой студии ему выдадут лагерную робу. Или вдруг каким-то образом узнает о нашем замечательном фильме. Я не говорю о том, что свидетель тут же превращается в липу. Это просто сведет на нет даже документальные кадры фильма. Как его спонсор, я просто обязан предусмотреть все мелочи. А ты, как руководитель пресс-группы, не должен ждать, пока я тебе о них напомню.

— Он старенький совсем. Больной, — пытался оправдаться скорее всего перед самим собой Бойко.

Я молчал. Игорь слишком много времени со мной, чтобы не уяснить главного принципа нашей работы — в ней не бывает мелочей, все крутые проколы начинаются именно из-за, казалось бы, пустяков. Но видимо общественная работа Бойко сделала его таким сентиментальным, что, того глядишь, он начнет умывать руки чаще Пилата. Вот почему он мялся, слова подбирал. Напрасно Игорек ждет, чтобы я скомандовал по поводу дальнейших действий. Это его операция, и он прекрасно понимал, что все должно быть без зацепок. Может и жалел Бойко старика, но догадывался, что после киносъемки его судьба должна измениться. Я не собираюсь приказывать ставить точку в нелегкой биографии артиста и брать грех надушу. Потому что давным-давно взял за правило: крайние меры необходимы только при защите, когда тебя загоняют в угол. Поэтому я никогда не считал себя убийцей и сплю даже очень спокойно. Так что, Игорек, свои переживания при себе держи, а тебе я плачу за конечный результат работы. Снимай натянутую год назад маску «факельщика», мне, откровенно говоря, уже становится тошно, когда ты мнешься по поводу формулировок. Видимо, до того привык корчить из себя защитника неправедно загубленных, что временами сам в это веришь. А врать самому себе — опаснее занятия нет.

— Если цель оправдывает средства… — продолжал искать поддержку Игорь.

— Значит, средства стоят цели, — невольно вырвалось у меня, так что пришлось добавить к сказанному: — Пять тысяч долларов, Игорь. Но я готов к тому, что расходы увеличатся. А соответственно и твоя доля. Говорят, «Кодак» снова подорожал. И напрасно ты утомляешь меня деталями. Давай договоримся, сценарий я в общем и целом одобрил, через две недели кассета должна быть здесь.

— Значит, ты хочешь… — не сдавался Игорь.

— Ничего я не хочу, — чуть повышаю тон, — твои затеи меня не касаются. Раньше нужно было советоваться. И не строй из себя целку — решение ты принял самостоятельно, еще до того, как появился здесь. Я скажу тебе честно, мне не нравится твое, подчеркиваю, твое решение, от него воняет сильно. Мы никогда так не работали. Это все равно, что взять у человека товар и вместо того, чтобы расплатиться с ним, причем по расценкам куда выше государственных, проломить ему голову. Можешь только утешаться тем, что люди, против которых мы играем, столько сограждан нагробили — ты их пожизненно не реабилитируешь. Но все-таки я предпочитаю работать без применения их методов.

— Ты тоже себя успокаиваешь, — выдал мне Бойко.

Так он еще и наглеет, хочет доказать, что я куда хуже его, вынужденного считаться с моими требованиями по соблюдению максимальной безопасности операции. Сейчас я тебе покажу, борец за справедливость, реабилитатор поганый.

— Хорошо, — говорю Игорю нарочито спокойным голосом. — Старичка придется убрать. На карту поставлено слишком многое. Ты это хотел услышать? Я сказал свое слово.

По лицу Игоря не было видно, что он испытывает хоть какое-то облегчение.

— Иди, Игорек, — ласково сказал я и чуть тише добавил: — Приводи приговор в исполнение.

Когда Бойко был уже возле двери, я медленно достал сигарету, ожидая, обернется он или нет. Игорь взялся за ручку, потянул ее на себя, я прикурил белую стомиллиметровку «Пэлл-Мэлла», а затем тихо сказал:

— Игорь, постой.

Бойко недоуменно посмотрел в мою сторону, но тем не менее снова уселся в кресло у журнального столика.

— Значит, говоришь, артист старенький, больной? Жалко тебе его. Хорошо, давай попробуем его пожалеть сообща.

— А как? — спросил Игорь, явно не видящий выхода из создавшегося положения.

— По-видимому, я набрался от тебя приступов сентиментальности, значит, оба мы стареем, как артист. Сколько этому пенсионеру?

— Под восемьдесят..

— И живет, ясное дело, шикарно.

Игорь криво усмехнулся. Ну, конечно, типичная для советских пенсионеров картина, независимые государства в меру сил подгоняют их к могиле, а нам совесть не моги позволить ускорить этот процесс. Да я б на месте пенсионера этого, артиста драматического, счастлив был, если б кто-то пресек мои страдания. Зря что ли в наши интересные дни многие пенсионеры начинают увлекаться спортом, а именно — прыжками вниз головой из окон на асфальт.

— Старик одинок? — серьезным тоном спросил я.

— Сын есть. Лет десять назад в гости приезжал.

— Значит, так. Грех на душу не возьмем. Ты со своим «Факелом» помогаешь необоснованно репрессированным? Словом, выдернешь дедушку из его квартиры на природу. В санаторий круглогодичный. Отвезешь в лес, туда, куда мы ездим на охоту. Скажешь леснику, что это твой двоюродный дядя — пусть старичок коротает с этим природоохранителем зимние вечера и дышит летним воздухом еще хоть двести лет. Скажешь, я просил, лесник не откажет. И конечно, эквивалент в местной валюте, на пансион — двести баксов в месяц. За эти деньги лесник будет молиться, чтобы дед его пережил.

Игорь изумленно смотрит на меня. Ну что, Бойко, куда девалась твоя наглость, смотришь на меня еще преданней, чем Джульбарс на родную заставу. Так кто из нас лучше, Игорек? Ты же за такие деньги всех своих необоснованно репрессированных по второму разу бы перестрелял.