ЦРУ и мир искусств. Культурный фронт холодной войны - Фрэнсис Сондерс

Набоков умер в 1978 году. Его похороны, вспоминал Джон Хант, «были настоящим театром. Присутствовали все пять его жён. Патрисия Блейк была на костылях после травмы на лыжах. Она говорила: «Я чувствую, что всё ещё замужем за ним». Мари-Клэр заняла всю первую церковную скамью, как будто она всё ещё была замужем. Его последняя жена Доминик сказала, что чувствует себя полностью опустошённой. Ещё одна бывшая жена наклонилась над его гробом и попыталась поцеловать его в губы» [1103]. Это были театральные похороны театрального человека, любившего яркие жесты.

Джон Хант покинул Международную ассоциацию за свободу культуры, как и было запланировано, в конце 1968 года. На секретной церемонии (её не поленились организовать на плывущей по Сене яхте) он был награждён медалью ЦРУ за заслуги. Позже он занял должность исполнительного вице-президента Института Солка в Калифорнии. Его позицию по Вьетнаму можно было выразить как «иди-ты-к-чёрту-Хо-Ши-Мин», и он с горечью смотрел, как Америка, которую он так хорошо знал, начала сходить с ума. Он пожаловался Джоссельсону, что чувствует себя иностранцем в собственной стране [1104]. Наигравшись с идеей поработать с Роби Маколеем в «Плэйбое», Хант стал исполнительным вице-президентом Университета Пенсильвании. В 1976 году он написал пьесу об Алгере Хиссе, которая была поставлена в Кеннеди-центре. Позже он уехал на юг Франции.

Ирвинг Кристол с Даниэлом Беллом основал журнал «Паблик интерест», а в 1969 году стал профессором в Нью-Йоркском университете. К тому времени он уже начал называть себя неоконсерватором, что определял как «либерал, который столкнулся с действительностью». Он присоединился к Американскому институту предпринимательства (American Enterprise Institute; правоконсервативный исследовательский центр в Вашингтоне. - Прим. ред.) и журналу «Уолл-стрит», читал лекции корпоративным группам, за которые получал огромные гонорары, и был известен как «святой покровитель новых правых». Его работы всё больше показывали, как этот молодой радикал с возрастом превращался в угрюмого, конфликтующего с окружающим миром реакционера - этим миром с сексуальной свободой, мультикультурализмом, матерями на госдотациях и бунтующими студентами. Он стал, как Ласки и многие другие, по определению Артура Кёстлера, «человеком XX века... политическим невротиком, несущим собственный железный занавес в своём черепе» [1105].  В 1981 году он написал открытое письмо Пентагону, в котором выразил сожаление, что американские солдаты не смогли правильно выполнить команду «смирно» во время исполнения государственного гимна. Он призвал к возобновлению «правильных военных парадов», потому что «ничего так не прививает населению уважение к вооружённым силам, как парад» [1106]. Оглядываясь назад, на вмешательство ЦРУ в культурную политику, он отметил: «Кроме того факта, что ЦРУ как секретная служба, кажется, укомплектована до экстраординарной степени неисправимыми трепачами, у меня нет причины презирать Управление больше, чем, скажем, почтовую службу» [1107]. Об «Инкаунтере» он сделал следующее заключение: «Я думаю, это довольно интересно, что единственный британский журнал, который стоило читать в то время, финансировался ЦРУ, и британцы должны быть чертовски благодарны за это» [1108].

Мелвин Ласки оставался редактором «Инкаунтера» до 1990 года, то есть пока журнал не прекратил существование. К этому времени немногие были готовы охарактеризовать его с положительной стороны. «Инкаунтер» часто казался чем-то вроде карикатуры на самого себя в более ранние времена: он рутинно продолжать запугивать холодной войной с многочисленными страшными предупреждениями об опасности ядерного разоружения» [1109]. Редактор отдела литературного приложения «Нью-Йорк Таймс» консерватор Фердинанд Мунт (Ferdinand Mount) действительно написал прощальную речь «Инкаунтеру» и провозгласил Мелвина Ласки как «однозначно бесчестного пророка его приёмной родины» [1110]. Но эта своеобразная дань уважения не привела к потеплению отношений с теми, кто полагал, что Ласки должен был остаться дома.

После прекращения финансирования ЦРУ «Инкаунтер» оказался в тяжёлом положении и переживал один финансовый кризис за другим, а Ласки тратил большую часть своего времени на поиск спонсоров. В 1976 году Фрэнк Платт, который остался в ЦРУ, написал Джоссельсону: «Замечательная картина... Мэл, говорящий с этими жестокими ультраправыми (он ещё хочет, чтобы старик Хант выглядел как Гэс Холл), с главой пивной империи «Корс» (Coors) в Денвере. Этот пивной магнат хотел встать у руля журнала, сделать его своим собственным. Носил наплечную кобуру и кольт 45 калибра в течение всей встречи! Нет, спасибо, хозяин Коре» [1111]. Пока Ласки был «у чёрта на рогах в поисках помощи», Платт внёс свою лепту и попросил деньги у Фонда Уильяма Уитни. Позже, когда они поспорили о поддержке «Инкаунтера» ЦРУ, Ласки ответил; «Ну, и кто собирается давать деньги? Маленькая старая леди из Айовы в тапочках на босу ногу? Она даст вам миллион долларов? Ну, это я полагаю, несбыточные мечты! Где взять деньги?» [1112].

Все английские соредакторы, работавшие с Ласки, ушли в отставку (Спендер, Кермоуд, Найджел Дэнис, Д.Дж. Энрайт), за исключением последнего - Энтони Хартли. Ласки сделал всё возможное, чтобы собрать всех, кто остался из старой команды, организовав «Последний Инкаунтер» (A Last Encounter) в Берлине в 1992 году. Он сделал это на церемонии празднования окончания холодной войны, на которой сам и председательствовал. Ласки бы настроен более чем воинственно: «Его борода, казалось, протыкала даже его сторонников» [1113].  Там собрались ветераны «культурной войны»: Ирвинг Кристол и его жена, консервативный историк Гертруда Химмелфарб, Эдвард Шилс, Франсуа Бонди, Роберт Конквест (Robert Conquest), Лео Лабедз, Питер Коулман (Peter Coleman), люди из радио «Свобода» и «Свободная Европа», больные и постаревшие, но у них всё ещё был порох в пороховницах. Это собрание, как сказал Бернард Левин, было «разношёрстной армией, которая без единого выстрела боролась за правду против лжи, за действительность против миражей, за стойкость против капитуляции, за цивилизацию против варварства, за мирное слово против зверского удара, за воспевание храбрости против проявления трусости - проще говоря, за демократию против тирании. Мы были правы: целиком и полностью, явно, радостно, терпеливо и истинно правы» [1114]. Ряды этой «армии правды» проредила смерть - Крюк, Кёстлер, Арон, Марло, Набоков, Спербер. Но их также сократил и Ласки, который не пригласил Марго Уолмсли, которая дольше всех проработала в «Инкаунтере», Диану Джоссельсон и Спендеров. Имя Майкла Джоссельсона не было упомянуто ни разу.

«Разношёрстная армия Левина» не проливала слёз, когда советская система развалилась. Но всё же радио-пропагандист Джордж Урбан сказал за всех, что «испытывал своеобразное чувство потери. Спарринг-партнёр, с которым было здорово тренироваться, сошёл с ринга. Тот противник за холмами, от которого знаешь, что ожидать, которого часто слышали, но редко видели, как это ни парадоксально, был источником уверенности. Иметь «великого врага» почти столь же хорошо, как и иметь «великого друга», а во времена разлада в собственных рядах - возможно, даже лучше. Друг был другом, но сильный противник был призванием. Возможно, я иногда и задавался вопросом: это моя долгая озабоченность «диалектикой» так сильно заразила меня, что я не мог вообразить жизнь вне соперничества?» [1115].

Вскоре после падения Берлинской стены Джордж Урбан встретился с бывшим сотрудником КГБ, который утверждал, что руководил пропагандистской школой Кремля. «А вы правда считали наши статьи в «Инкаунтере» полезными, как ключ к разгадке того, что готовил «враг»?» - спросил Урбан. «Очень полезными - они были такими захватывающими, что постепенно вы и ваши коллеги отвратили меня от моей присяги и моей идеологии и превратили в диссидента», - был ответ. «Видите, «Инкаунтер» был слишком убедителен. Он породил сомнение, случайное неповиновение и, наконец, открытое инакомыслие в уме матёрого шпиона!» [1116] Урбан рассказал про этот случай Ласки, который был в восторге, узнав, что враг изучал «Инкаунтер». «Это ошеломило меня! Какой комплимент от КГБ! Мы считали его [«Инкаунтер»] идеологическим лезвием, которым мы, бойцы холодной войны, поражали цель, и оказывается, были правы» [1117]. По словам Наташи Спендер: «Такие люди, как Ласки, думали точно так же, как и русские. Для них это всё было просто стратегической игрой» [1118].

Фрэнк Платт оставался в Фонде Фарфилда на посту директора до 1969 года (пока у фонда ещё были средства, перечисленные до 1967 г.). В сентябре 1976 года Платт действовал как казначей и связной для авторов ПЕН-клуба в Тюремном комитете (Prison Committee) в Лондоне. Два месяца спустя он сказал Джоссельсону: «Меня спросили Курт [Воннегут], Джек Мас [Майкл Скэммелл - Michael Scammell] и другие, что, если я рассмотрю вопрос о работе с авторами ПЕН-клуба в комитете и буду поддерживать контакт со Скэммеллом в лондонском «Индексе» [по цензуре], который делает всё это для международной сети ПЕН-клуба. То есть фактически в роли координатора. Я сказал, да, конечно. Интересная работа. Предполагает поездки» [1119].