ЦРУ и мир искусств. Культурный фронт холодной войны - Фрэнсис Сондерс

Отчёт Катценбаха широко упоминался как инструмент, которым правительство «заставило» ЦРУ в будущем отказаться от этого типа деятельности. Но у ЦРУ была совсем другая интерпретация того, что они могли сделать в «посткатценбаховскую эру». Согласно отчёту специальной комиссии по изучению правительственных операций в области разведывательной деятельности 1976 года, заместитель директора по планированию Десмонд Фитцджеральд (Desmond FitzGerald) распространил следующее руководство по всем местным управлениям после того, как отчёт был опубликован: «а) тайные отношения с коммерческими американскими организациями не запрещены, повторяю, не запрещены; b) тайное финансирование зарубежных международных организаций разрешено» [1063].

Другими словами, в области международных тайных операций ничего не изменилось. Поэтому, когда в 1967 году ЦРУ решило продолжить финансирование информационного агентства Forum World Features (FWF, по сути, являлось аналогом Конгресса за свободу культуры), оно сделало это без каких-либо проблем. Хотя Джонсон и утвердил отчёт Катценбаха как официальную государственную политику, он не был выпущен как правительственное распоряжение или предписан как «обязательный к исполнению». У него не было конкретного правового статуса. Читая между строк (и отмечая, что никакого практического результата так и не было достигнуто), авторы передовицы «Нейшн» сделали вывод, что отчёт был «благим пожеланием», «уклончив по определению», и «призыв Джонсона «Великое общество» в результате прозвучал, как страшно циничное выражение, достойное времён монархии Бурбонов» [1064].

10 лет спустя правительственный запрос раскритиковал тот факт, что «многие ограничения, разработанные ЦРУ в ответ на события 1967 года, оказались мерами безопасности, направленными на предотвращение дальнейших публичных разоблачений, подвергавших опасности важные операции ЦРУ. Они не представляли собой существенный пересмотр мнения о том, как ограничиваются действия спецслужб в свободном обществе» [1065].

26. Невыгодная сделка

«В этом мерзком мире всё верно или ложно -

согласно цвету стакана, через который вы

рассматриваете его».

Последние месяцы 1967 и весь 1968 год Джоссельсон чувствовал себя умственно и физически опустошённым - ему ежедневно напоминали о том унижении и горечи, к которым привели его действия. «Я не могу понять, как человек, который верил в свободу, в открытое общество, в этическую зависимость между целями и средствами, посчитал правильным принимать финансирование от службы международного шпионажа, - писал Джаяпракаш Нараян, председатель индийского филиала Конгресса за свободу культуры. - Недостаточно просто принять, что Конгресс всегда функционировал независимо... Управление делало то, что считало полезным для себя» [1066]. Объявив, что он оставляет индийский офис, К.К. Синха (К.К. Sinha) отметил: «Если бы я только мог догадываться... что под парижскую штаб-квартиру была заложена часовая бомба, я бы не стал связываться с Конгрессом» [1067]. Некоторым пришлось столкнуться с реальной угрозой: в Японии дом одного из активистов Конгресса подвергся нападению с применением зажигательных средств, и он был вынужден искать защиту у полиции. В Уганде редактор «Транзишн» (Transition) Райят Неоги (Rajat Neogy), едва успев понять, что ущерб для его журнала будет «неисчисляемым», был арестован и заключён в тюрьму.

«Многие серьёзно пострадали, - отмечала Диана Джоссельсон, - и Майкл мучился, раскаивался и время от времени обдумывал правильность своего решения. Мы сомневались в этой иезуитской идее, что цель оправдывает средства, но, в конце концов, решили, что всё было сделано так, как нужно. Однако реальный ущерб, нанесённый репутации многих людей, ужасно его мучил» [1068]. «Люди в Индии, Ливане, Азии, Африке, сделавшие свой выбор и поверившие в Конгресс на основании того образа, который создали мы - я, Майк и другие, эти люди оказались в центре урагана, - отмечал Джон Хант. - И я знаю, что многие из них серьёзно пострадали, и никакие высокие оправдания и никакие обсуждения не изменят этого факта. Они поставили свою честь и жизнь на кон, и я не забыл этого. Вы не можете отмахнуться от этой моральной дилеммы, прибегая к таким понятиям, как «государственные интересы», «коварство истории» или что-либо ещё. Но я поступил бы так же, если бы мне снова пришлось выбирать. Можно сожалеть и при этом считать, что это того стоило» [1069].

В Европе и Америке, далёких от того, что К. К. Синха назвал «грохотом надвигающейся угрозы», мнения разделились. Майкл Полани счёл суету вокруг разоблачений деятельности ЦРУ «презренной» и заявил: «Я служил бы в ЦРУ (если бы знал о его существовании) в послевоенные годы с удовольствием» [1070]. Кёстлер охарактеризовал всё происходящее как «бурю в стакане», которая вскоре утихнет. Иегуди Менухин считал: «это слишком для ЦРУ», чтобы ассоциироваться с «такими людьми, как мы» [1071]. Джордж Кеннан, как и ожидалось, довольно громко выступал в защиту Управления, заявляя: «Паника вокруг денег, поступающих от ЦРУ, была ничем не оправданной и нанесла гораздо больше вреда, чем следовало. Я никогда не чувствовал ни малейших угрызений совести по этому поводу. У этой страны нет Министерства культуры, и ЦРУ было просто обязано создать то, что могло бы занять эту нишу. ЦРУ нужно благодарить за сделанное, а не критиковать» [1072].

Всё меньше и меньше людей разделяли мнение, что влияние ЦРУ на культурную жизнь Запада - это необходимое зло демократии. Эндрю Копкинд (Andrew Kopkind) писал «с глубоким чувством морального разочарования»: «Дистанция между риторикой открытого общества и реальным контролем была больше, чем кто-либо думал... Каждый, кто работал на американскую организацию за границей, становился так или иначе свидетелем теории, что мир поделён между коммунизмом и демократией, а всё, что между, было изменой. Иллюзия расхождения во мнениях сохранялась: ЦРУ поддержало разных сторонников холодной войны: и социалистов, и фашистов, и темнокожих и белых. Разносторонность и гибкость операций ЦРУ - вот что было главным преимуществом. Но это был ложный плюрализм, и он всё портил» [1073]. Такая позиция, многократно повторённая, привлекала своей нравственной простотой. Но это было слишком просто. В действительности дело заключалось не в том, что всякая возможность инакомыслия безвозвратно уничтожалась (аргументы Копкинда являются свидетельством этого) либо интеллектуалы были принуждены к чему-то или коррумпированы (хотя можно допустить и такое), но в том, что произошло вмешательство в естественный процесс интеллектуального поиска. «Больше всего нас раздражало то, - писал Джейсон Эпштейн, - что правительство, казалось, управляло подземным поездом, купе первого класса которого занимали не всегда пассажиры первого класса: ЦРУ и Фонд Форда, среди прочих агентств, создали и финансировали аппарат из выбранных интеллектуалов для освещения их правильных позиций по холодной войне как альтернативу тому, что можно было бы назвать свободным интеллектуальным рынком, где идеология значила бы меньше, чем отдельный талант и успех, и где сомнения в установленных ортодоксальных традициях были началом всего поиска... Наконец, тем, кто служит воле любого народа, стало понятно, насколько невыгодную сделку заключила интеллигенция, сделку, которая никогда не была в интересах литературы или искусства, каких-либо серьёзных размышлений и даже всего человечества» [1074].

«Вы думаете, я пошёл бы работать в «Инкаунтер» в 1956-1957 годах, зная, что он тайно финансируется американским правительством? - сердито спросил Джоссельсона Дуайт Макдональд в марте 1967 года. - Если да, то мы действительно друг друга не понимаем. Всякий бы засомневался, соглашаться ли на работу, даже в открыто финансируемом правительством журнале... Я думаю, что меня провели как младенца» [1075]. Младенцы или лицемеры?  Несмотря на разногласия с «представителями Меттернихса», когда они не приняли его статью в 1958 году, Макдональд в 1964-м без колебаний выяснял у Джоссельсона, не мог бы тот взять его сына Ника поработать на лето. И это в то время, когда каждый был в курсе непрекращающихся слухов о связи Конгресса и ЦРУ. А что же Спендер, который летом 1967 года разрыдался на вечеринке в Эванстоне в Чикаго, когда присутствовавшие гости ответили грубостью на его заявления о своей невиновности? «Они все там были, как карикатуры Дэвида Левина - Даниэл Белл и его жена Перл Кэзин Белл (Pearl Kazin Bell), Ричард Эллманн, Ханна Арендт, Стивен Спендер, Тони Таннер (Tony Tanner), Сол Беллоу, Гарольд Розенберг (Harold Rosenberg), г-жа Полани, - вспоминал один из менее именитых гостей. - Они все были связаны с Конгрессом так или иначе. После поедания спагетти все начали сердито обвинять друг друга в «наивности» за то, что не знали, кем в действительности были их покровители, и за то, что не передали эту информацию остальным. «Я никогда не доверяла Ирвингу», - говорила Ханна Арендт. Она говорила то же самое и о Мелвине Ласки. Даниэл Белл деловито защищал обоих друзей. Спор становился всё более жарким. Спендер разрыдался: его использовали, ввели в заблуждение, он никогда и ничего не знал. Некоторые гости утверждали, что Стивен был «наивен». Другие, казалось, сочли его наивность наигранной» [1076].