Некровиль - Йен Макдональд

с рассветом закрылись цветы на кактусах. Они позавтракали, собрали свой маленький лагерь и отправились в путь еще до того, как солнце полностью поднялось над вершиной горы Крови Христовой. Они выбрали западную тропу, уводящую от холмов и городка под названием Реденсьон, который прятался где-то там со своим грузом воскрешенного горя. Они ехали по длинной дороге, ведущей к океану, и утро понедельника было ясным, чистым и бесконечным.

Тайное место

Гуси вернулись к Тайному месту, и я этому рада. Некоторые, вероятно, прилетели ночью, потому что, хоть я и ранняя пташка – пребендарий обычно встает с восходом солнца, – вдоль обнажившихся с отливом илистых отмелей уже кормятся группы и семьи. Хриплые крики над крытой галереей «Приветствие западному ветру» вынуждают меня приостановиться по пути в Ясли и посмотреть на небо. Прикрыв глаза от солнца над горизонтом, я вижу, что над квадратом внутреннего двора летит неровный клин. Верная примета: зима наконец-то закончилась. Я искренне полагала, что она будет вечной. Но вот зима испустила последний вздох. Теперь пришел черед короткого, яростного лета Высокого юга. Надо выжать все возможное из нескольких недель тепла, жизни и роста, пока холода не нагрянули вновь. Здешнего лета я еще не видела; зима оказалась жуткой для уроженки Туншабеля с его мягким климатом.

– Покажи мне гусей, пожалуйста, – просит пребендарий, пока я помогаю ей одеваться. Я приношу ее любимую тельбу с горностаевой оторочкой на капюшоне и рукавах, но она отказывается. – Сегодня мне это не нужно.

Посол Клады может одеваться на свое усмотрение, даже если до ее шестого дня рождения еще две недели.

– Как пожелаешь, – говорю я с поклоном, и мы возвращаемся в спальню, чтобы посмотреть на диких гусей. Долго стоим у большого окна – в Тайном месте лишь оно одно выходит наружу, на серый морской залив и простирающийся за ним ледник Хардрисаг.

Зима всегда близко. Вечный лед вымораживает меня до глубины души. Ему сто тысяч лет. Теперь я понимаю, почему окна этой древней твердыни, принадлежавшей династии морских владык, обращены внутрь. Я думаю о севере, об Ан-Шабе и Туншабеле с его виноградной долиной, а также о Фодле.

Водададада прохладная теплая над грудью-животом поворот головы, быстрый вдох, в глазу щиплет, мышцы напряжены, запах прохладноводный, хлорка, вдохохохох и ныряй повернись у ног, бледных ног, где дрейфующий бок, плывем, мы плывем, удрали с работы в обеденный час как она якобы всегда теперь делает: мы плывем вдвоем, мы стоим вдвоем, глядим из единственного смотрового окна на верхотуре одной парой глаз.

Тремер.

Теплые пальчики пребендария находят мои. Знаю, она чувствует, как я вздрагиваю. Смотрю на нее. Пребендарий отвечает взглядом снизу вверх, необычайно взрослым для без пяти минут шестилетки. Но такова правда. Она старше на несколько жизней. Вы что-то слышали, пребендарий Шодмер? Нет. Она сама по себе, соло, одиночка. Тремер – странный, чуждый ей социологический феномен.

Меня и впрямь бросает в дрожь от этой посланницы инопланетян.

* * *

Захожу к Кларригу и Кларбе ради утреннего отчета, а они готовят мне к завтраку мате, ставший традиционным. Забавная, суетливая парочка. Сегодня никаких важных новостей об их приготовлениях к свадьбе. Мне трудно вообразить, что за пара пожелала сочетаться с ними браком, и все же я надеюсь, что на столь позднем этапе ничего не пошло наперекосяк. Мне хватает ума не спрашивать. За неполный год в Тайном месте я кое-чему научилась у дипломатов. Как обычно, по радио гремит «Голос Ан-Шабхи». Новости: криминал, скандал, пороки, коррупция. Забавно, что единственная зима на юге способна вызвать ностальгию по всему этому.

– Гуси, – говорит Кларриг.

– Может, на Науле их нет, – предполагаю я.

– Такое ощущение, что на Науле почти ничего нет, – замечает Кларба.

Я потягиваю обжигающий, почти безвкусный мате через серебряную соломинку, пока Кларриг проверяет утреннее расписание. В восемь часов, после завтрака и уроков по лингвистическому совершенствованию, состоится открытый форум для всех посольских миссий. У трайнской делегации отдельная часовая аудиенция в девять, затем перерыв до трех. Пусть Шодмер и наделена умом, памятью и речами наульского пребендария из Клады, но она шестилетняя девочка-соло и нуждается в отдыхе, чтобы восстановить силы и размяться.

– Вот. – Кларба бросает мне пластиковый футляр с полным шприцем для подкожных инъекций.

– И вновь повторяю, что у меня от этого болит голова, – говорю я.

– Как у тебя с трайнским?

– Могу заказать ужин в Клутае.

– Надо ширнуться, Фодаман.

От полуулыбки Кларбы я вечно капитулирую. Вот и сейчас он мне улыбается, и я – хотя и не преувеличиваю, когда говорю ему, что от лингвистической ДНК мне светит полдня мигрени, – забираю шприц. Ничего страшного. Может, начинаю понимать, что такого у-Традан находят в братьях Гахадд. Итак, прежде чем пойти в Ясли и привести пребендария на беседу с дипломатами и политиками со всего мира, я проскальзываю в туалет, чтобы опорожнить мочевой пузырь, поскольку этикет требует, чтобы я все время оставалась на коленях, обнажаю бедро и быстро втыкаю иглу в плоть. Пока я стою на своей мантии, новые слова проносятся клином, словно перелетные гуси, под небесными сводами моего черепа, садятся на равнины разума группами и семьями, пасутся, размножаются, собираются в стаи, хлопая крыльями так сильно, что я боюсь, как бы поднявшийся ветер не сбил меня с ног.

Главный вопрос, интересующий трайнцев – аднот, таинственный артефакт Клады, вращающийся вокруг нашего мира. Трайн – педантичное, сдержанное государство, склонное к секретности и аристократическому высокомерию; по крайней мере, таким его считают в Ан-Шабе. Трайнцы завидуют нашим успехам и нашему обществу, такому открытому и энергичному. В этой истории с Кладой они наши соперники и, возможно, враги. По правде говоря, я нахожу министров иностранных дел, Ауведа и Ханнаведа, образованными, остроумными и ничуть не заносчивыми, а их предполагаемый педантизм кажется мне достойной восхищения решимостью докопаться до истины. Без сомнения, у них тоже есть предубеждения относительно жителей Ан-Шабы.

Сессия выматывает. Вопросы кажутся придирчивыми и повторяющимися даже мне, не говоря уже о шестилетней девочке. После обеда я увожу пребендария Шодмер в спаленку, чтобы она отдохнула. Включаю игрушку-мобиль над кроватью: звучит старая-престарая туншабельская колыбельная, которую Шодмер любит, хотя не понимает. Какие песни поют детям перед сном на Науле? Жалюзи наполовину закрыты; послеполуденный свет, проникая через высокое окно, разбивается на теплые осколки и падает ей на лицо. Я представляю себе, что у нее и впрямь такая кожа: узорчатая, мраморная, инопланетная. Я почти целую это лицо. Почти. Смотрю на нее, одинокую в спальном алькове – посреди белых простыней, словно посреди ледника.