Некровиль - Йен Макдональд

поднятым факелом, освещающим путь сквозь кружение звездного вещества. Сол Гурски мелькал между стаями светящихся душептиц, скапливающихся в насыщенной информацией среде у кончиков ветвей Юа. Он чувствовал их любопытство, восторг и отвращение при виде несообразности; никто не понял шутки. Утраченные возлюбленные. Так много жизней, так много миров, так много форм и тел, так много любви. Они были неправы – те, кто в самом начале говорил, будто любовь не может пережить смерть. Он был неправ. Смертельным врагом любви была вечность. Любовь измерялась человеческой жизнью. Бессмертие давало ей достаточно времени и пространства, чтобы измениться, стать чем-то большим, чем любовь, или чем-то в опасной степени иным. Никто бы такого не выдержал. И не выдержит. Бессмертие – это бесконечные перемены.

В преддверии конца вселенной Соломон Гурски понял: любовь живет вечно благодаря смерти. Когда время, пространство и энергия слились и перестали существовать, все сущее сохранилось в Юа, ожидая воскрешения. Самым болезненным из уцелевших воспоминаний Сола было то, в котором красный с желтыми тигриными полосками ангел-истребитель, наполовину распятый, искалеченный, падал к звездным облакам в созвездии Девы. Сол искал Элену среди триллионов душ, угнездившихся в Юа; потерпев неудачу, он стал выслеживать любого, кто ее касался, сохранил хоть какую-то память о ней. Не нашел никого. По мере того, как вселенная сжималась – это было так же быстро и неизбежно, как давно забытый сезон в сверхнизком времени Юа, – Сол Гурски лелеял надежду, что всеобщее собрание привлечет ее. На краю сознания маячили жестокие истины: молекулярное расслоение, истирание под воздействием облаков межзвездной пыли, вероятность столкновения с какой-нибудь звездой, медленный предсмертный вой протонного распада; все это отрицало право Элены на жизнь. Сол отверг истины. Тысячекилометровая Статуя Свободы искала в сжимающемся космосе хоть один проблеск красно-желтой тигриной шкуры, встроенный в перо фрактального плазменного огня.

И внезапно по его чувствам, охватившим Одиннадцать Небес, пробежала искра узнавания. Она. Это точно она!

Сол Гурски подлетел к островку гравитационной стабильности в потоке и активировал узлы червоточин, рассеянные по всей алмазной коже. Пространство открывалось и складывалось, как оригами. Сол Гурски отправился куда-то еще.

Звездная птица питалась в насыщенных энергией пограничных областях плотного аккреционного диска. Она была огромна. Сол-Статуя был волоском в одном из тысячи ее маховых перьев, и все же она его почувствовала, приветствовала, объяла крыльями и притянула к изменчивому узору солнечных пятен, который был душой ее существа.

Он узнал эти пятна. Вспомнил аромат эмоций. И любовь. Неужели это в самом деле она, ее путешествия, испытания, переживания, муки и страдания? Простит ли она его?

Открылись пятна души. Соломона Гурски затянуло внутрь. Облака текторов проникли друг в друга, обмениваясь, делясь, записывая. Интеллектуальное совокупление.

Он испытал ее приключения среди инопланетных видов, в пять раз более древних, чем Панчеловечество; союз воли и силы, пробуждающий галактику к жизни. В более раннем воплощении он ступал по землям миров, которыми она стала, узрел династии, расы и виды, которые она произвела на свет. Он совершал с ней долгие переходы между звездами и звездными скоплениями, звездными скоплениями и галактиками. Еще глубже нырнув в прошлое, он поплыл с нею через облачные каньоны газового гиганта под названием Уризен, а когда объятия светила стали слишком тесными, преобразился и отправился с ней на поиски нового дома. Близость их соития не позволила Солу Гурски скрыть отчаяние.

«Прости, Сол», – проговорила звездная птица, некогда известная как Ленья.

«Тебе не за что извиняться».

«Мне жаль, что я не она. Мне жаль, что я никогда не была ею».

«Я создал тебя, чтобы ты стала моей возлюбленной, – сказал Сол. – Но ты стала чем-то более древним и прекрасным – чем-то, что мы утратили».

«Дочерью», – подсказала Ленья.

Синее смещение отметило немыслимо длинный промежуток времени в преддверии конца света. Потом Ленья спросила:

«Куда ты пойдешь?»

«Найти ее – единственное незаконченное дело, которое у меня осталось».

«Да, – согласилась звездная птица. – Но мы больше не встретимся».

«В этой вселенной – нет».

«В другой тоже не встретимся. Значит, это смерть, вечная разлука».

«Мои сожаления безграничны, – вместесказал Сол Гурски. Ленья распахнула сердце, и облака текторов разошлись. – Прощай, дочь».

Статуя Свободы отделилась от тела звездной птицы. Квантовые процессоры Леньи создали в водовороте бассейн гравитационного спокойствия. Сол Гурски осуществил манипуляцию с пространством-временем и исчез. Он вернулся в континуум так близко к ветке Юа, как только осмелился. Силой мысли переместился в зону досягаемости дендритов. Когда они втянули его внутрь, еще одна мысль растворила Статую Свободы, созданную шутки ради, в потоке плазмы. Соломон Гурски взмыл вверх по дендриту, через ветку, в матрицу души Юа. Там он вырезал себе нишу на одиннадцатом и самом высоком небе и из глубокого вневременья стал наблюдать за концом вселенной.

Как он и предполагал, закончилось все огнем, светом и славой. Он увидел, как пространство и время схлопнулись за пределами планковских единиц; он почувствовал, как градиенты энергии стремятся к бесконечности по мере того, как Вселенная приближалась к нулевой точке, из которой спонтанно возникла. Он ощутил, как универсальные процессоры, рассеянные по одиннадцати измерениям, перехватили эту энергию до того, как она иссякла, и применили с пользой. Это был всплеск, фонтан силы и страсти, как воспоминание об оргазме, похороненное глубоко в цепочке воспоминаний, которая и была днями Соломона Гурски. Из света в энергию, из энергии в память, из памяти в плоть. Сохраненные воспоминания Юа, история каждой частицы в предыдущей вселенной, были вплетены в ткань бытия. Умные суперструны катали шарики из свернутого одиннадцатимерного пространства, как священные скарабеи – навоз. Пространство, время, масса, необузданная энергия; вселенная умерла в квантовой флуктуации и возродилась в первозданном свете.

Соломон Гурски ждал в низовремени, где эоны коротки, как вздох, и ему показалось, что кто-то отдал приказ силам творения. Вспыхнул яркий свет – и галактики, скопления, звезды возникли перед ним разом, живые. Из сот Юа уже выползали идентичности, вливаясь в поток времени и новые тела, но то, что возродилось, было не вселенной, а вселенными. Воскресшие не были обречены слепо повторять свои прежние жизни. Каждый выбор и поступок, которые расходились с шаблоном, порождали еще одну вселенную. Сол и Ленья не соврали, когда сказали, что больше не встретятся. Точка входа Сола в мультивселенную была на тысячу лет раньше, чем у Леньи; мир, который он намеревался создать, никогда не пересечется с ее миром.

Старшие расы уже превратили мультивселенную в мильфей[245] альтернатив. Сол тщательно отслеживал нужный временной поток сквозь дымку вероятностей, пока первые люди вернулись в прошлое своей планеты. Звезды, складывающиеся в знакомые созвездия, оповестили