Секретная зона: Исповедь генерального конструктора - Василий Кисунько

Уловив этот прямой выпад с моей стороны против Леонида Ивановича, Сербин поспешил оборвать мою речь, заявив, что мне не следует забивать себе голову всякими организационными вопросами: мол, твое дело - наука, а организационные дела предоставь решать нам, так что тебя мы больше не задерживаем.

Выйдя из кабинета Сербина, я мысленно старался понять: зачем меня вызывал Сербин? Чтобы согласовать со мной отсрочку на поставку бортовой аппаратуры? Но ведь это можно было согласовать по телефону. Этот вопрос так и остался для меня загадкой. Зато я однозначно уяснил себе, что Сербин с Горшковым решили убрать с занимаемых должностей Шаршавина и Кузьмина якобы с тем, чтобы усилить помощь мне как генеральному конструктору, а на самом деле - чтобы заменить их людьми, которые помогут развалить возглавляемые мною работы и окончательно свалить меня как генерального конструктора.

Вызов к Сербину выбил меня из намеченного распорядка рабочего дня; к тому же я был крайне возмущен той гнусностью, которую, используя меня в качестве ширмы, раскручивают Сербин и Горшков против Шаршавина и Кузьмина, - явно не без ведома остающегося в тени министра - моего давнего «друга» Калмыкова. Я даже подумал, что своим выступлением в защиту Шаршавина и Кузьмина навредил им, сам того не желая. По совокупности этих обстоятельств я почувствовал себя не в состоянии заняться чем-либо серьезным в оставшуюся часть рабочего дня и решил завернуть в поликлинику, вспомнив, что меня уже не раз приглашали на диспансеризацию, я обещал, но так и не смог выбрать для этого время.

Моя лечащая врач предложила начать с кардиограммы, а потом, дескать, решим - что делать дальше. После снятия кардиограммы я вернулся к кабинету лечащего врача и стал ждать вызова к ней после ознакомления ее с кардиограммой. Вскоре я увидел, как к ней прошла зав. терапевтическим отделением, а затем пригласили меня и объявили, что вынуждены меня немедленно госпитализировать. У меня оказалась «плохая» кардиограмма. Убедившись, что мне не удастся избежать госпитализации, я предложил назначить мне время явки в больницу на завтра, чтобы я смог сдать хранящиеся в моем сейфе секретные документы и отдать необходимые распоряжения моим замам.

Тем более что я субъективно чувствовал себя абсолютно здоровым и не было никаких оснований для экстренной моей госпитализации. Но врачи были непреклонны в своем решении. Они даже вызвали дюжих мужиков-санитаров с носилками, которые и доставили меня в санитарную машину. Так, лежа на носилках, в сопровождении врача, я был доставлен в кунцевскую кремлевскую больницу, где меня приняли в кардиологическое отделение. Я понял, что вся эта нелепая история произошла в результате неосознанной мной реакции нервной и сердечно-сосудистой системы на то, чему я оказался свидетелем в кабинете у Сербина.

А через несколько дней в том же больничном отделении мне составили компанию Шаршавин и Кузьмин, «освобожденные» от занимавшихся ими должностей в Минрадиопроме. От них я узнал, что вместо Шаршавина заместителем министра радиопромышленности назначен Владимир Иванович Марков; ему поручено возглавить подготовку проекта нового постановления ЦК и Совмина о противоракетной обороне, и он же подбирает кандидатуру на должность начальника главка, которую ранее занимал В. Н. Кузьмин.

Это был тот самый В. И. Марков, который возглавлял лабораторию, выполнявшую функции эксплуатационно-испытательного расчета на кратовской станции Б-200, где мне довелось в качестве технического руководителя осуществлять доводку точностных характеристик станции в октябре 1952 - феврале 1953 года в связи с вводом в нее новых волноводных распределителей. По окончании этих работ по моему предложению он был назначен ответственным представителем на головном объекте системы «Беркут», а после ухода Ф. В. Лукина с поста директора НИИ-37 (впоследствии НИИ дальней радиосвязи) Марков возглавлял этот институт в качестве его директора.

Марков зачастил ко мне в больницу с целью обсуждения (а вернее - навязывания мне) своих предложений к проекту постановления по ПРО. Главным из них было назначение А. Г. Басистова моим замом как генерального конструктора и начальником научно-тематического центра в возглавлявшемся мною ОКБ-30. Я возражал против этого предложения, исходя из того, что:

во-первых, назначение замов к генеральным конструкторам относится к номенклатуре не выше министерского уровня, а назначение начальника подразделения в ОКБ-30, а именно - начальника СБ-30, переименованного в НТЦ, является исключительно моей прерогативой как начальника ОКБ-30,

во-вторых, я хорошо знал Басистова в бытность мою начальником отдела зенитно-ракетных систем в КБ-1, когда мне пришлось отстранить его от руководства лабораторией с объявлением ему служебного несоответствия,

в-третьих, меня вполне устраивают замы генерального конструктора, с которыми мне довелось пройти от самых истоков работы по тематике ПРО, в том числе и начальник НТЦ (СБ-30) Яков Артемьевич Елизаренков.

Мне было ясно, что Марков выполнял задание более могущественных чиновников по внедрению в ОКБ-30 Басистова в качестве троянского коня.

Другим, поразительным по своей наглости, предложением предусматривалось мое «добровольное» сложение с себя полномочий начальника ОКБ-30 и передача их специально назначенному директору. Все это мотивировалось как якобы «помощь» мне в том, чтобы освободить меня от административных забот и дать возможность сосредоточиться непосредственно на научно-технических вопросах ПРО, оказавшись в роли просителя перед директором в вопросах кадрового и административно-хозяйственного обеспечения работ, за которые я ответствен перед правительством.

Но как ни старался Марков, я, конечно, не мог согласиться с обоими «предложениями», по существу направленными на создание вокруг меня вакуума внутри моего же ОКБ, чтобы в конечном счете убрать меня как генерального конструктора. И тогда вступили в действие вышестоящие его повелители - истинные авторы этих предложений: завотделом оборонной промышленности ЦК КПСС И. Д. Сербин, министр радиопромышленности В. Д. Калмыков и зампредседателя военной промышленности Л. И. Горшков. Они заявились ко мне в больницу и начали с заверений, что предлагаемая реорганизация исключительно в моих интересах.

И. Д. Сербин сказал, что «нельзя дальше генеральному пытаться тянуть лямку одному и за себя, и за номинальных замов. Так можно и надорвать здоровье. Разве это не тревожный сигнал, когда менее чем за полгода ты дважды оказывался в больнице?». Но я продолжал стоять на своем, и это вывело из себя мнимых радетелей моего здоровья. Сербин сбросил с себя маску доброжелателя и перешел на язык ультиматума: «Тогда вот что я тебе скажу, Григорий Васильевич: продолжать тянуть эту резину мы тебе не позволим. Все наши предложения одобрены Дмитрием Федоровичем Устиновым, а тебе лишь предоставляется право назвать кандидатуру будущего директора ОКБ-30, который заменит тебя в этой должности».

Я ответил, что в таком случае прошу доложить Дмитрию Федоровичу, что я категорически против всех ваших предложений. На что Сербин ответил, что не следует торопиться с категорическими возражениями, что у меня есть еще время обдумать все это дело до завтрашнего утра. «Вот тебе номер телефона, по которому ты завтра в девять ноль-ноль можешь позвонить и высказать свое окончательное мнение». Я ответил, что мое мнение окончательное и поэтому никаких уточнений по телефону не будет.

Как я и предполагал, данный мне Сербиным номер телефона оказался блефом. По этому телефону, сколько я ни пытался дозвониться, никто не отвечал. Зато в тот же день, 20 мая 1968 года, вышло постановление ЦК КПСС и Совмина СССР, в котором меня принудительно «осчастливили» новым замом генерального конструктора, одновременно назначив его начальником НТЦ, как было обещано мне в больнице Сербиным, Калмыковым и Горшковым.

Но сверх обещаний этой троицы в постановлении была неожиданная для меня запись о назначении моим первым замом И. Д. Омельченко, который и без этого согласно приказу министра занимал эту должность с момента выделения ОКБ-30 в самостоятельную организацию. Таким образом, оба мои замы были назначены на уровне ЦК с явным замыслом на фактическую их независимость от меня, как генерального конструктора.

После моей выписки из больницы от меня потребовали назвать кандидатуру на пост директора (начальника) ОКБ-30. Я назвал Николая Андреевича Сидорова, но с сохранением за ним обязанностей зам. генерального конструктора по координации связей ОКБ-30 с заводами-смежниками, которую он успешно совмещал с обязанностями главного инженера ОКБ-30. Признаться, в этом моем предложении была маленькая хитрость: я полагал, что совмещение обязанностей директора и зам. генерального будет сдерживать Сидорова от соблазна возвысить свое директорское единоначалие над генеральным конструктором, на что очень рассчитывали и впоследствии жестко давили на Сидорова наши «заклятые друзья» из ЦК, ВПК и Минрадиопрома.