Анарх - Дэн Абнетт

эта боль не утихнет. Такая травма, как эта, на это могут потребоваться годы.

Баскевиль пристально посмотрел на него.

— Ты пытаешься что-то сказать? — спросил он.

— Н-нет, — произнес Бленнер.

Пока они наблюдали, Колеа встал на колени перед Далином. Он потянулся и положил свои трясущиеся руки на плечи молодого человека.

— Дал.

— Оставь меня одного, — сказал Далин.

— Я не знаю, что сказать, Дал, — сказал Колеа. — Я не думаю, что есть что-нибудь, что кто-нибудь может сказать...

— Она много чего говорила, — тихо сказал Далин. — Все эти жуткие вещи. Она всегда была такой странной. Но она была моей сестрой.

Он сделал паузу.

— Я думал, что она была, — добавил он.

— Далин, идем наверх. Уберемся отсюда, а? — сказал Колеа.

— Она всегда была такой странной, — сказал Далин, пристально смотря на Гола. — В детстве, все ее игры. Все ее истории. Я любил их. Сейчас я вспомнил каждую из них, и я вижу, насколько страшными они были.

— Идем, сейчас.

— Потом вещи, которые она сказала сегодня ночью. Когда я нашел ее. Вещи, которые она сказала. Они были бессмысленными. Но ее истории о плохой тени тоже не имели смысла, а они были правдой. Она сказала мне, что здесь была машина скорби. Это было правдой. Что, если все вещи, которые она говорила, были правдой?

— Например? — спросил Колеа.

Далин покачал головой.

— Слушай, сын, никто из нас не мог знать... — сказал Колеа.

— Я не твой сын.

— Дал, послушай. Никто из нас не мог знать. Ни я, ни ты, ни...

Он остановился. Внутри него все еще была горящая ярость. Он ненавидел себя за это, но ярость была направлена на Ибрама Гаунта. Колеа выложил все, открыл все, что беспокоило его, а Гаунт просто отговорил его от этого. Он отмел все страхи прочь, нашел способы объяснить каждую странную деталь, и смел все это с глаз долой.

Если бы он прислушался...

Но нет. У него на все был ответ. Твой разум сбит с толку, Гол. Губительные Силы играют в игры. Даже Архивраг не стал бы составлять такой продуманный план. Они не могут видеть будущее и быть настолько много шагов впереди.

Брат знал бы свою сестру.

Колеа посмотрел на Далина.

Это был решающий аргумент. Тот, который, на самом деле, изменил разум Гола.

Брат знал бы свою сестру.

— Что она тебе сказала, Дал? — спросил он.

Далин снова покачал головой, сжав губы, борясь со слезами и не осмеливаясь говорить.

— Дал? Далин? Что она сказала тебе?

— Это все было правдой, так ведь? — всхлипнул Далин. — Это все было правдой, а я не знал.

Колеа подвинул его ближе и обхватил руками. Далин зарыдал у него на груди.

— Спокойно, Дал, спокойно, — прошептал он. — Что она тебе сказала?

Далин прохныкал ответ, который Колеа не мог услышать, потому что лицо парня было прижато к его груди. Он отпустил Далина, вытер слезы у него с щек, и посмотрел ему в глаза.

— Я здесь, — сказал он. — Ты можешь мне рассказать. Я защищу тебя.

— Ты не сможешь, — прошептал Далин.

— Конечно, смогу. Я поклялся, помнишь? Клятва Колеа? Пойти в ад, чтобы защитить тебя.

— Ты не смог защитить Йонси.

— Ну, не смог. Потому что она была не моя, так ведь? Но ты. Ты. Ты мой сын.

— Не совсем. На самом деле, нет.

— Эх, значит, наш жизненный путь был странным. Ну и что? Все в порядке. Кровь есть кровь. Так что, давай, скажи, что она сказала, что тебя так сильно расстроило?

Далин пристально посмотрел на него.

— Она сказала, что их было две, папа, — сказал Далин.

XVIII. В МЕДЛЕННЫЕ ЧАСЫ

Будучи молодым человеком, простым полковником в Калахадской Бригаде, Бартол Вон Войтц приобрел подозрение к ночи, которое его никогда не покидало. Он не боялся темноты, и, как любой хороший солдат, он знал, что темнота может быть союзником и оружием. И тогда, на это была конкретная причина. Во время ужасной кампании в Фенлокском Лесу, ночь была наиболее опасным временем. Мясники Друкхари всегда наносили удар между закатом и рассветом. Девяносто процентов Калахадских потерь произошли после темноты.

Но это была ночь сама по себе. Ее часть, особенно. После середины ночи, всегда был период особенной черноты, когда рассвет был лишь надеждой. Это было самое худшее время. Он называл это медленными часами. Это было время, когда человек мог себя чувствовать наиболее потерянным, а его смертность была наиболее уязвимой. Человек, скажем молодой полковник, мог растратить те тянущиеся часы, ожидая почти неминуемую атаку, зная, что его люди были в своих самых холодных и медленных состояниях упадка, жаждущие рассвета. Человек мог пребывать во тьме, зная, что она обещает только зло. У человек могло быть слишком много времени, чтобы размышлять о своей собственной маленькой душе, своих человеческих слабостях, и бессмысленной оценке своей маленькой жизни.

Стоя в военной комнате Урдешского Дворца, тот молодой полковник, который теперь был просто старым пиктом в полковом архиве, Вон Войтц знал, что медленные часы снова настали для него. Энергии не было больше часа. Страх прилип к каждой поверхности. Дворец, вероятно самая неприступная крепость на Урдеше, был открыт настежь. Элтат был атакован, и здесь была какая-то неизвестная опасность, даже здесь, внутри крепости.

И никаких твердых данных. Они были слепыми, глухими и немыми. Щиты упали. Серьезный момент для любого командира, но судьба распорядилась, что это должно произойти сейчас. После середины ночи, когда рассвет все еще очень далеко: эта особенно тяжелая, медленная и тихая часть ночи, которая длилась слишком