Женщина с пятью паспортами. Повесть об удивительной судьбе - Татьяна Илларионовна Меттерних

так, словно кого-то хотят немедленно поставить к стенке. Обыкновенный солдат всегда проявлял детское восхищение любым механическим предметом – от игрушечной шкатулки и часов до автомобиля – и был всегда готов под ничтожным предлогом освободить кого-нибудь от такого предмета. С другой стороны, их можно было легко отвлечь дружеским предложением шнапса или сигарет.

Наши друзья часто обращались ко мне с просьбой объяснить им поведение русских солдат, но я сама была так же удивлена их поведением, как и другие, так как знала моих бывших земляков не в массе. Советские военнопленные, молодые мужчины, которые пели в церкви Мариенбада, обе украинские девушки, которые, узнав, что я русская, проделали много километров пешком, чтобы повидаться со мной, казаки, которые были так любимы своими австрийскими офицерами – это были всё сердечные, простые, близкие земле люди, негрубые и нежестокие. Но вот мы впервые встретились с типом «массового человека».

Кто породил этот примитивный совершенно непредсказуемый тип неандертальца – армия или пороки войны?

Веллингтон сказал однажды, что не существует плохих солдат, есть лишь плохие офицеры. Сталин незадолго до войны ликвидировал в армии большое количество высших офицеров, если сюда же отнести потери в последней войне, то можно понять, что произошёл упадок дисциплины и морального руководства. Было невозможно заранее угадать, какой оборот примет общение с русскими. Всякая встреча с советским солдатом была равнозначна укрощению потенциально опасного, но в принципе незлого дикого медведя. Если они были пьяны, то рекомендовалось обходить их дальней стороной.

Один американский офицер, который когда-то был австрийцем, ехал в элегантном автомобиле, держа путь в Вену. Вскоре он заметил, что за ним следует советская военная машина. Он прибавил скорость, потому что не хотел останавливаться на этой пустынной дороге, которая проходила посредине советской оккупационной зоны. Машина следовала за ним по пятам, в то время как водитель делал дикие знаки, чтобы заставить его остановиться. Уже доехав до центра города, нашему другу пришлось задержаться на перекрёстке. Советский офицер обогнал его и, выскочив, размахивая бутылкой водки, предложил выпить за восхитительную гонку!

Когда мы, в свою очередь, поехали в столицу, нам повезло: впереди нас ехала американская военная машина, за которой мы и держались весь путь по печальной и безжизненной зимней местности, где горизонт перед нами сходился со свинцовым небом. Меттерних сказал, что Балканы начинаются в саду за его домом. Тогда казалось, что они начинаются в Энее.

Наконец, мы доехали до разрушенного, разграбленного города и направились сразу же во дворец Вильчеков на Херренгассе, недалеко от Хофбурга.

Большая входная дверь была открыта старым швейцаром, который при виде Али просиял и тут же поспешно закрыл за нами дверь на засов. Наша машина стояла надёжно во дворе. Из всего здания в распоряжении семьи было лишь несколько помещений, и дядя Али, граф Кари, который оставался в городе во время всей осады, жил здесь один. Он потеснился, и мы заняли комнаты, ранее бывшие детскими. Так как ночью температура опускалась ниже нуля, спать лучше было полностью одетыми. Отопления не было, кроме маленькой печки в ванной и ещё одной – на кухне, ставшей вскоре центром общественной жизни. Благодаря нескольким бутылкам вина из ревностно хранимых в семейном подвале остатков, которые Али удалось выпросить у швейцара, эти кухонные встречи стали веселее. Брат Али получил почти смертельный выстрел в шею; это ранение оградило его по крайней мере от необходимости возвращаться снова на фронт в последние месяцы войны. Он намеревался сейчас наладить связь с находящимся недалеко от Вены разрушенным поместьем. Его деверь, Фердинанд Траун, вскоре присоединился к нам на Херренгассе. Он пытался обеспечить существование себе и жене с шестью детьми, которые пережидали конец войны в скучной безопасности где-то на вершине горы.

Известие, что мы приехали, быстро распространилось среди друзей и знакомых. Очень скоро мы были с ними в контакте; все они пытались вновь как-то обосноваться в сутолоке Вены 1945 года. К ним относились художники и музыканты, такие как Герберт фон Караян, которые во время войны не имели другого выбора, кроме как работать по своей специальности, поэтому должны были развлекать воинские части. Теперь их считали «скомпрометированными». Союзники были, однако, настроены по отношению к населению намного дружественнее, чем в Германии, так как их политика по отношению к Австрии проводилась под лозунгом «освобождение».

Вена была разделена на четыре оккупационные зоны: русскую, американскую, английскую и французскую, в то время как центр, «внутренний город», остался общей областью и был занят всеми четырьмя державами, из которых одна каждый месяц была руководящей. Джип военной полиции, в котором символически сидели один русский, один американец, один англичанин и один француз, постоянно колесил по городу. Так же были распределены крупные гостиницы: «Гранд Отель» и «Империал» принадлежали Советам, «Бристоль» – американцам и «Захер» – англичанам. Французам не досталось ничего.

Было ещё слишком рано отправляться в окрестности города, которые находились полностью под властью Советов, хотя некоторые друзья время от времени пытались это сделать, чтобы раздобыть продукты питания или посмотреть, что в округе пережило вторжение («освобождение», как это называлось официально). Наконец мы узнали из первых уст, что произошло во время и после осады столицы.

Мы сами часто ездили во время войны в Вену, где пережили несколько воздушных налётов союзников.

Одна бомба попала в подвал дворца Лихтенштейн за Бургтеатром и убила всех, кто там искал убежища. Маленькая дочь Константина Лихтенштейна, которая ещё незадолго до этого сидела на коленях матери, побежала ему навстречу, когда он разговаривал с отцом, стоя в сводчатом проходе. Они единственные, кто остался в живых.

Некоторое время спустя на крышу того же самого здания рухнул самолёт союзников, при этом главная лестница в стиле барокко и двор очень сильно пострадали. Пилот зацепился за водосточную трубу; хотя к нему сразу же поспешили на помощь, было уже поздно.

Каждый, кто хоть раз входил в такой горящий дом, чтобы спасать людей или вещи, говорил потом, что первый миг инстинктивного страха очень быстро преодолевается странной, притягательной силой опасности, непреодолимым желанием проверить себя: насколько далеко ты способен пойти вперед. Тем не менее было жутко вскрывать чужие ящики письменного стола или шкафов, пусть даже и с намерением спасти имущество других.

Налёты становились всё опустошительнее, разрушали всё без разбору: больницы, здания, находящиеся под охраной как культурные памятники, церкви, причём сотни людей попадали в ловушку, прячась в бомбоубежищах, как это было, например, в случае с жокейским клубом в центре города.

Венские катакомбы представляют собой, как известно, огромный подземный лабиринт, который