Потерянный рай - Эрик-Эмманюэль Шмитт

возмущался, не бунтовал, впрямую не сопротивлялся. Не вызывающе, не дерзко, он только твердил: «Лучше бы нет…» Майеру не удавалось достучаться до него: то, что срабатывало с другими, – жалобы, угрозы, лесть – не производило на апатичного упрямца никакого впечатления. Тип сделался совершенным бездельником, он прочно обосновался в конторе, ночевал там и целыми днями смотрел в стену. Жаждущий убийства Майер осознал, что поведение служащего ставит его психическое здоровье под угрозу. И тогда он, Майер, решил отступить. Он попытался продать свое агентство. Однако предполагаемый покупатель всякий раз отказывался поставить свою подпись, когда понимал, что одновременно должен приобрести Мсье «Лучше бы нет». Потерявший рассудок Майер повесился.

Как-то вечером в одном нью-йоркском баре я купил выпивку оказавшемуся на мели бывшему юнге. Будучи автором морских романов, он пьянствовал, потому что последний, как и все предыдущие, не имел никакого успеха. Во время наших возлияний я поведал ему историю своего друга-адвоката. Каково же было мое изумление, когда десятки лет спустя я обнаружил, что он сделал из той истории рассказ, окрестив типа Бартлби! Пьянчугу звали Герман Мелвилл, и, между прочим, в конце концов его морской роман «Моби Дик» обрел своего читателя.

33

Изобретение далекого – вот что потребовало от человечества много времени! Если одной из самых недавних дисциплин, метеорологии, для появления на свет потребовались тысячелетия, причина в том, что метеорология предполагала два прорыва в сознании. Во-первых, интеллектуальную революцию: прекратить толковать явления и начать их измерять. Когда Галилей, зачинатель современного образа действий, использовал математические науки, чтобы анализировать и синтезировать падение тел, двое его учеников сделали возможным знание климата, создав измерительные приборы: Кастелли в 1639 году – дождемер, или плювиограф, а Торричелли в 1643-м – барометр. А во-вторых, регионалистский разрыв: допустить зависимость происходящего «здесь» от того, что происходит «там». Точка зрения, которая принимала наблюдателя за центр и цель, утратила свой авторитет. Метеорология запрещает нам считать, что «здесь» являет собой центр, а «там» – периферию. Центра больше нет. Все зависит от всего. Далекое обусловливает близкое. Вот во что трудно было поверить, а ведь сегодня отправленная через спутник картинка убеждает в этом даже самого тупоумного.

Следовало разрушить границы не только нарциссизма, но и наций. Ученые вроде Александра фон Гумбольдта, с которым я неоднократно встречался в XIX веке, – то был полиглот, великий путешественник, исследователь земного шара – разрушили локальность и определили планетарный масштаб. Гумбольдт предполагал, что мы живем «на дне воздушного океана». Его последователи, представители десяти стран, в 1854 году собрались в Брюсселе, чтобы выработать универсальные коды измерений и возможность обмена информацией, что позволило в 1873 году создать в Вене Международную метеорологическую организацию. Две чудовищные войны XX века, разумеется, спровоцировали уменьшение обмена информацией, а затем привели к созданию в 1951 году Мировой метеорологической организации в составе ООН. Далекое продолжает оскорблять в человеке ощущение его значимости.

34

Каково же было мое изумление, когда столетия спустя я узнал, что китайская и японская медицина тоже рекомендует метод Тибора! По системе акупунктуры речь идет о точке P6, между сгибом запястья и локтем, спрятанной под двумя сухожилиями, идущими по внутренней стороне предплечья. Нажатие пальцами – акупрессура у китайцев, до-бу у японцев – воздействует на эту точку. Круговой массаж ногтем или кончиком пальца в течение пяти минут устраняет тошноту.

35

Тибор нередко прибегал к подобным отметкам на коже, потому что немногие в наше время обладали анатомическими познаниями. Так что он применял терапевтический татуаж. Позже эта техника, как и другие, была отвергнута, затем забыта, тем более что те, кто мог продемонстрировать ее на своем теле, превратились в прах. В 1991 году в Италии обнаружили человека, сохранившегося в леднике в течение пяти тысяч лет. Его нашли в Альпах, в Эцтале, а потому назвали Эци. Его тело было покрыто рисунками, которые поначалу сочли ритуальными или художественными. Потребовалась настойчивость свободных умов, чтобы признать, что эти рисунки с точностью до миллиметра отмечают места акупунктуры различных меридианов. Современная аутопсия обнаружила, что человек страдал от болей в позвоночнике и коленях: крестики и тире указывали точки, которые следовало массировать, чтобы унять эти боли.

36

Понятия «фальсифицировать» и «лгать» не тождественны. Повествуя о Божественном деянии, Дерек верил в свои проповеди, хотя никогда не поверил бы ни в одну свою ложь. Обладая подлинной верой (которой он делился с людьми своего времени) в Богов, Духов, Гениев и Демонов, он их почитал и боялся. Описывая их деяния, он думал, что не сочиняет, а принимает. Боги, Духи, Гении и Демоны говорили с ним посредством его воображения. Будучи коридором между одной реальностью и другой, оно имело власть не создавать, а воспроизводить.

37

Это был финвал – кит, которого превосходит в размерах только голубой кит. Эти китообразные достигают более двадцати метров в длину и весят – хотя их никогда не удавалось поместить на весы – более сорока тонн.

38

Человек – это были мы, Озерные жители. Мы признавали себе подобных только в таких же, как мы. Как греки, которые позже называли «варваром» того, кто не говорил по-гречески, того, кто «болтал», мы не доверяли тому, кто использовал другой язык. Мы законно спрашивали себя, производит ли его рот звуки или смысл…

Чужак беспокоит. Нет ничего более стихийного, чем недоверие, которое он вызывает. Он находится за границей – не только деревни или страны, не только за границей языка, но также и за человеческой границей. Представляет ли он такого же человека, как мы, – тот, кто не говорит, как мы? Тот человек, которого мы не понимаем, который иначе одевается, по-другому действует?

На этот дискомфорт было две реакции: шельмование и гостеприимство. Гостеприимство постепенно стирало тревогу. Принять чужака, дать ему напиться, поесть, предоставить ему место для сна давало нам возможность приручить его, обнаружить общие точки под щекотливыми различиями. Гостеприимство вводило его в человеческую семью – и таким образом расширяло ее.

Шельмование же подчеркивало дискомфорт. Вместо того чтобы сократить дистанцию, оно ее увеличивало. Чужак, очерненный подозрениями в глупости, жестокости и лени, приравнивался к низшему сорту и из человеческого сохранял только внешние черты.

Гостеприимство продуманно, ксенофобия безотчетна. Если мудрость гостеприимства прокладывает дорогу к миру, то страсть ксенофобии ведет лишь к жестокости и войне.

39

* Руды, содержащие медь и золото.