Записки. Том II. Франция (1916–1921) - Федор Палицын

Пишу это как первый и в сущности последний начальник Генерального штаба{430}, мечтавший из этого, в сущности выбранного корпуса, сделать полезный для государства орган. Увы, неполных 3 года, естественно, оказались недостаточными, чтобы даже вырыть фундамент для этого здания.

Однако в 1905 и в начале 1906 органы эти, в особенности на железной дороге дали многое, чтобы выйти из хаоса. Но это были еще старые отпрыски, а молодые были, к сожалению, не слуги России. Много было хорошего в нашем Генеральном штабе и, не сомневаюсь, и среди наличных: откинув плевелы, найдутся хорошие, которые и теперь покажут, что русский Генеральный штаб был добротен.

Что собралось в Сибири, в значительной степени не высокопробно. Не буду называть лучших, они всем известны, из них и бедный Каппель положил свою голову.

Часть носивших военный мундир, к сожалению, из молодых, оттесняли более пожилых, опытных и проникнутых желанием делать дело. Последовательно были оттерты Розанов{431}, Степанов{432}, Дитерихс, Лохвицкий и другие. Головин, пробыв несколько дней, ушел из-за болезни; он уехал больным, в пути его состояние ухудшилось и, прибыв, должен был скоро уехать.

Адмирал Колчак, по своему положению Верховного Правителя, не мог воплотить в себе все, нагромоздить войска, всех поднять, что было на бумаге, иметь большую цифру вооруженной силы, не заботясь о том, можно ли их кормить, одеть, обуть, вооружить, сплотить, обучить, дать им офицеров и кадры, все это создавало затруднения и привело к разложению, при больших пространствах Сибири. Все это могло бы быть поведено иначе, если бы среди окружавших адмирала Колчака были люди с организаторским смыслом, а не канцеляристы вроде Лебедева.

Но оговорю, начало, было положено до Колчака в 1918 году, когда Сибирь уже шла ходуном. Но, мне кажется, именно это обстоятельство и должно было в зиму 1918–1919 года и даже летом 1919-го года заставить людей посвятить все силы на устройство и отбор, не выступая против большевиков, пока устроение у себя по железной дороге и в стране не было бы закончено. Поступление было обратное. Правда, всё было в ажиотации. У себя боролись партии, вне – разгуливал большевизм и своеволие. Может быть, иначе и нельзя было поступить. Поступать разумно всегда можно, но люди, там собравшиеся, к этому не были склонны и неспособны. Они, по-видимому, не отдавали себе отчета, ради чего они собрались в Омск. Они жили текущей жизнью, удовлетворяли свои страсти данной минуты, но главная их цель – освобождение России, ушла куда-то очень далеко.

Они и погибли, а Сибирь осталась в состоянии анархии, быть может более сильной, чем анархия в Европейской России.

В октябре прибыл Занкевич и, после ухода Дитерихса, вскоре стал в положение частного начальника штаба Верховного главнокомандующего. Все деятели вооружились высокими титулами. Без них мы шагу не можем ступить. Любовь и пристрастие к титулам, или приверженность к большим окладам, связанная с этим, решать не берусь.

После ухода Дитерихса, рассорившегося с адмиралом Колчаком, стал Сахаров в звании главнокомандующий сибирской армии, т. е. 3-х групп вооруженных людей на бумаге и на карте, изображаемых вроде 3-х армий, на самом деле 3 толпы, и к октябрю 1919 года ни к чему не способных, хотя штабы писали о боях, об операциях, отголоски которых докатились сюда и обманывали наш слух и наше представление о происходящем в Сибири. Гораздо осмысленнее организовались разбойные шайки. Барнаул, Минусинск, Кузнецк и другие пункты были их центры. Они подчинялись в своих действиях указаниям большевиков. Центры их были укреплены, расположись они в хлебных местах. Были они хуже войск, Занкевич определить не мог. Для бедного населения, в особенности при железных дорогах, это были грабители одинакового свойства.

Реквизиции войск, репрессии населения, подозреваемого в укрывательстве большевиков и большевизме, были несправедливо жестоки и послужили причиной той ненависти несчастного населения к правительству Колчака, которая его и сгубила. Откуда народ мог знать, что не Колчак, а ниже его были причиной этих злодейств?

22-V-20

Разрыв генерала Дитерихса и адмирала Колчака имел своей причиной не только разногласие очистить Омск и перейти в Иркутск, чтобы заняться устроением армии, но крылся в общем положении армии и тех лиц, которые стояли во главе подчиненных генералу Дитерихсу, в общем, разлад и, вероятно, в сферах, окружающих Верховного Правителя. Я думаю, что безотрадность всего положения сама по себе не побудила бы Дитерихса оставить адмирала Колчака.

Генерал или полковник Сахаров, игравший раньше какую-то роль на востоке, стал руководить действиями трех групп с громким наименованием главнокомандующего. Генерал Занкевич характеризует его ограниченным и самонадеянным молодым офицером, но обладающим характером. Он импонировал адмиралу Колчаку фразами и высокословием, и последний ему уступал. «Я, главнокомандующий, несу на себе ответственность перед Родиной!» – и т. д. повторялось постоянно, и бедный адмирал не замечал, что за этими словами нет содержания и, вместо того чтобы убрать молодца, соглашался. Да и кем заменись? Занкевича поставили в роль начальника штаба Колчака, но как-то неясно, ибо, в сущности, он был в роли генерал-квартирмейстера. Ознакомившись в течение первых дней с положением в Омске и затем на небольшом участке фронта, близ железнодорожной магистрали, Занкевич убедился, что собственно войск нет, а есть вооруженная толпа на санях и без них, отходившая на восток, что штабы пишут реляции о боях, не имевших место, что ни в Омске, ни впереди никто не знает, сколько именно войск, и что вообще рассчитывать, что есть какая-то сила, нельзя.

Тем не менее какие-то директивы писались, о предположениях ссорились, как будто есть армия и можно что-то сделать.

Убедить адмирала Колчака перенестись в Иркутск и объявить о сборе Национального Собрания в Иркутске, Занкевич не мог. По словам Занкевича, сбор этого собрания, который, по его мнению, должен был представлять одних большевиков, позволил бы адмиралу все-таки выиграть месяца 3–4 на устройство в Иркутске войск. Затруднения выражались также в острых отношениях к чехословакам. Корень их был в прошлом, в личных недоразумениях Гайды{433} с адмиралом, и передавшиеся затем в массу. Но, добавляет генерал Занкевич, чехословаки в своих личных отношениях к русским представляли элемент, родственно относящийся к нам. Сотни, может быть, тысячи жизней спасены ими при дальнейшем развитии общего развала.

Чехословаки представляли все-таки сплоченную войсковую силу, и не будь этих несчастных недоразумений, они могли бы оказать большие услуги. Но, в конечном периоде они исключительно были заняты мыслью добраться до Владивостока, и оттуда домой. Дорога на протяжении 4–5 тыс. верст была запружена их эшелонами, медленно продвигавшимися на восток, местами с боем с бандами и в спорах с обессиленной железнодорожной администрацией. Очень это было похоже на возвращение из Манчжурии нашей армии в 1905–1906 гг.