Вавилонская башня - Антония Сьюзен Байетт

жизни и требует незамедлительно обсудить вопрос о предоставлении ему возможности общения с сыном, Лео Александром. Фредерика объявляет, что не хочет встречаться с Найджелом: она его боится, да и Лео огорчать ни к чему. Бегби отвечает, что, если она проявит благоразумие, это значительно укрепит ее позиции, разве что она опасается, что Найджел применит по отношению к ней или к ребенку насилие. За Лео она спокойна, говорит Фредерика, Лео он любит. Образы Лео и Найджела встают в воображении. Найджел демонически громадный, сине-черный, рычит, глаза горят, сыпятся искры. Лео бледный, испуганный, растерянный, волосы – ее, глаза – Найджела, рот – ее, крепкие плечи – Найджела. Смутное, назойливое чувство справедливости напоминает, что у ребенка только один отец, и лучше встретиться с ним лицом к лицу, чем воображать. Она соглашается поговорить с Найджелом в кабинете у Бегби.

Она ждала, что он разбушуется, рассвирепеет, – а он вот сидит в кресле Бегби, и на смуглое лицо его падает решетчатая тень. Тело упрятано в темный костюм, вид деловитый, серьезный. Не демон, человек как человек, цельный, разносторонний, живой. Таким она его не знает. Вспоминаются неистовые, сладостные движения его нагого тела.

– Я, конечно, не теряю надежды, что ты вернешься, – говорит он.

– Зачем? Мы не были счастливы. Я тебя раздражала. Ты хотел переделать меня на свой лад.

– У нас Лео, – прибегает Найджел к запрещенному приему. – Давай попробуем еще раз.

– Не могу, – отвечает Фредерика.

Смотрят друг на друга в упор.

– С Лео ты мне позволь повидаться хотя бы. Отпусти его на время домой.

– Домой…

– Хочешь цепляться к словам – туда, где он родился и рос. Побегает на свежем воздухе. Дай мне его увидеть. Он мой сын. Я его люблю – с этим же ты спорить не будешь, не станешь кривить душой.

– Любишь, я знаю. И он тебя.

– Вот и незачем его прятать. Ей-богу, я его ничем не огорчу.

– Миссис Ривер опасается, – поясняет Бегби, – что в назначенный срок вы мальчика не вернете.

– Вот еще, не верну! Я не такой дурак: я понимаю, что если стану удерживать, мне же хуже. И не такой изверг – что бы Фредерика ни думала: если ему хочется жить где-то еще, тоже удерживать не стану.

Насчет последнего Фредерика сомневается, но рассуждает он логично.

– Отпусти Лео на месяц, летом.

– Слишком долго. Он будет беспокоиться.

– Ну, на три недели. Даю слово, что не буду с ним говорить о… о том, что в конце концов получится, и уговаривать его остаться насовсем не буду. Побегает по полям, покатается на Угольке. Встряхнется. Он, наверно, по Брэн-Хаусу немного соскучился. Когда-нибудь станет в нем хозяином.

– Хорошо, – сдается Фредерика. – На три недели.

Детей она понимает плохо. Даже Лео. Это лишь ее догадка, сколько Лео будет рад возвращению в знакомые места и как скоро спохватится, что может или потерять ее, или снова расстаться с прежней жизнью. Или – или. Что будет для Лео лучше?

– Если он откажется, не настаивай. Обещаю постараться, чтобы он согласился без колебаний.

– Верю, – говорит Найджел. И вдруг взрыв: – Почему я должен тебе верить, убей не пойму! Тебе теперь ни в чем веры нет!

Но он берет себя в руки, и снова перед ней мужчина в строгом костюме, с чуть заметной улыбкой.

Фредерика заводит разговор с Лео. Спрашивает, не хочет ли он пожить недельки три в Брэн-Хаусе. Как она и ожидала, он мигом выпаливает: с тобой. Нет, отвечает она, с папой. Он хочет с тобой повидаться. Разговор дается с трудом, но она упрямо продолжает. Скольким людям по всей Англии приходится выдавливать из себя эти мучительные фразы! Мы с папой больше оставаться вместе не можем, но мы с ним тебя любим, мы с ним хотим тебя видеть. Лео поджимает губы и задумывается. Лицо непроницаемое, размышляет наедине с собой. Она вспоминает племянника, Уилла: тот отца не простит. И чтобы Лео простил ее? Лео спрашивает: долго это, три недели? Поди ответь, если не помнишь, сколько в детстве продолжалось «долго» и «недолго». Через три недели я стану по тебе скучать, отвечает она, сухо, небрежно – с отчаяния. Услышав этот ответ, Лео, так же сухо и небрежно, соглашается: наверно, неплохо бы.

Уезжает он в июле. День его рождения, пять лет, будут справлять в Брэн-Хаусе. У вечерников летние каникулы, художники сдают выпускные экзамены. Книг на рецензию почти нет, заработок сократился до ничтожной суммы: Жако платит за чтение рукописей, пришедших самотеком. Агата занята: набрасывает отчет о работе комиссии Стирфорта. На другой день после отъезда Лео Фредерика идет наверх напоить Саскию чаем: сегодня ее очередь. Вернувшаяся с работы Агата видит, как ее подруга-квартирантка сидит с Саскией на диване и читает ей Толкина: диван для таких чтений обычное место. Саския скатывается с дивана, бежит к матери, та подхватывает ее на руки. Фредерика заливается слезами. Все лицо в соленой влаге. Агата присаживается рядом, гладит по голове, обвивает рукой ее хрупкие плечи. Саския касается ее мокрой щеки. Я испортила Лео всю жизнь, хочет сказать Фредерика. Но не при Саскии же… Агата приносит кофе, печенье в шоколаде, советует поехать куда-нибудь развеяться.

– Вот и мы с Саскией уезжаем, – говорит она, не указывая куда. – Так что тебя здесь ничего не держит. Съешь еще печенья. Сахар, глюкоза – тебе сейчас полезно. Кто из нас не без греха? Но жить-то надо. Лео тебя любит, ты любишь Лео.

– Этого мало.

– Этого достаточно.

Позже Фредерика снова задумается, кто же все-таки отец Саскии. Не на свидание ли с этим таинственным незнакомцем они отправляются? Агата решила вопрос, как быть со вторым родителем: она его упразднила.

XII

Агата и Саския ушли, Фредерика дома одна. И пространство внутри будто бы расширяется и парит, полнясь ярким рассеянным светом. Лето в Лондоне – сухое, пыльное, но в своем цокольном жилище с выбеленными стенами Фредерика чувствует головокружение – ее будто бы что-то сдувает как неприкаянный воздушный шар. Сон не приходит совсем. Она мучима желанием: быть рядом с Лео (о котором она плачет), работать (что сталось с ее дерзновенными устремлениями?), любить (всегда был некто – Александр, Рафаэль Фабер – подходящий для того, чтобы прицепить нить любви и крепко натянуть). Она напряженно думает о работе: чем ей хотелось бы заниматься, чтó делать? Возможно, думает, надо ехать в Кембридж, поговорить с Рафаэлем о диссертации, в конце концов. Или вернуться в Британский музей? Читать о Мильтоне и метафоре. Едва эта мысль приходит, как ее сознание захватывают насыщенные образы из «Потерянного рая»: вот Адам и Ева принимают у себя в тенистых и исполненных плодов кущах лучезарного гостя – ангела, вот Сатана и Вельзевул угрюмо и озлобленно сидят