Катрин (Книги 1-7) - Жюльетта Бенцони
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– О нет, оставьте! Но вы должны были меня предупредить! Герцог… знает?
– Еще нет!
Они прошли несколько шагов в сторону монастырских построек, тянувшихся к югу и западу от часовни. Перед домом приора горели факелы, вставленные в железные кольца, но все здание монастыря было темным и затихшим.
– Как здесь все зловеще! – сказала с дрожью в голосе Эрменгарда. – Уйдем отсюда!.. Слава богу, я приказала слугам ждать меня с дормезом. Я бы не смогла проделать этот путь еще раз по снегу… Хотите, я предупрежу вашего мужа, что забираю вас с собой?
– Это бесполезно! – ответила Катрин, качая головой. – Его не интересует, ни где я, ни что делаю.
– Он или совершенно глуп, или бессердечен! Хотя я уже давно отказалась от попыток понять мессира Гарена! Пойдемте, моя дорогая!
Раскланиваясь по дороге, обе женщина дошли до открытых ворот аббатства. Они уже садились в длинную карету, когда к ним подошел паж. В руках он держал какую-то бумагу, которую протянул Катрин.
– От его светлости! – прошептал он.
Молодая женщина узнала маленького Жана де Ланнуа. Подросток улыбнулся ей, низко поклонился и удалился к кортежу своего хозяина. Катрин и Эрменгарда поднялись в карету и рухнули без сил на подушки. Эрменгарда бросила муфту в ноги своей подруги, которая уже разворачивала записку и читала ее при неверном свете свечи, вставленной в золотое кольцо, прикрепленное к дверце. Кожаные занавеси хорошо защищали от резкого ветра, дувшего снаружи. Заледеневшая Катрин еще некоторое время стучала зубами от холода. Но записка Филиппа очаровала ее.
«Умоляю тебя, – писал герцог, – приходи, приходи сегодня вечером!.. Мне совершенно необходимо тебя видеть, а я буду в замке всего три дня. Прости, что тороплю тебя. Но я слишком люблю тебя! Ланнуа будет ждать тебя до полуночи у садовой калитки…»
Подписи не было, но Катрин она была не нужна. Она скомкала записку и положила ее в кошелечек. Ей вдруг стало легче дышать. Тоска, сжимавшая ей сердце со вчерашнего дня, мгновенно отпустила ее. У нее появилась надежда спасти подругу. Когда она думала о хрупкой, нежной Одетте, брошенной в этот холод в темницу, в цепях, плачущей от страха и отчаяния, она начинала сходить с ума. Но, благодарение богу, уже сегодня она попробует вымолить у Филиппа прощение и свободу для своей подруги! Дурнота, мучившая ее весь день, ощущение холода в крови – все это улетучивалось, когда она думала о предстоящем свидании. Сегодня ночью она будет с Филиппом… с его любовью, нежными руками, ласковыми словами!
Поэтому Катрин была почти весела, выходя из дормеза Эрменгарды на Пергаментной улице.
Молодой Ланнуа был уже на своем посту, когда Катрин три раза постучала в маленькую дверь, спрятанную в высокой стене герцогского владения. Ночью стало теплее благодаря обильному снегопаду. Со времени своего пребывания в Марсане Катрин привыкла к этим ночным прогулкам, которые ее не только не пугали, но даже забавляли, как если бы она прогуливала занятия в школе. Она не боялась ночных улиц, пьяных солдат или карманных воришек Жако Морского. Раз и навсегда Абу-аль-Хаир отдал в ее распоряжение двух своих рабов-нубийцев. Их огромный рост и лица чернее ночи обращали в бегство случайных прохожих, которые могли бы попытаться напасть на молодую женщину. Сытые и тепло одетые, два черных немых великана стоили целой армии. Катрин знала это и могла, ничего не боясь, ходить на свидания к Филиппу. Это было самое разумное решение.
Жан де Ланнуа прыгал с ноги на ногу в глубоком снегу, хлопая себя руками по бокам, чтобы согреться. Он с радостью открыл дверь ночной посетительнице.
– Как мило, что вы пришли так рано, мадам Катрин! – хитро прошептал он. – На улице зверский холод…
– Из-за тебя я и торопилась – чтобы ты не простудился…
– То есть его светлость должен благодарить меня, – сказал со смехом маленький паж. – Он ведь ждет вас с таким нетерпением.
– Как он?
Ланнуа скорчил гримасу, которая, видимо, должна была означать «ни хорошо, ни плохо», и взял Катрин за руку, чтобы вести ее через сад. Снег был таким глубоким, что нужно было хорошо знать окрестности, чтобы не провалиться в сугроб. У входа во дворец Катрин оставила, как всегда, на попечение пажа Омара и Али, своих телохранителей, и бросилась к маленькой винтовой лестнице, находящейся в башенке и ведущей прямо в покои герцога. Свечи из ароматического воска освещали эту лесенку, задрапированную бархатом. Уже через несколько мгновений Катрин упала в объятия Филиппа. Он страстно обнял ее и молча покрыл безумными поцелуями ее холодное лицо. Прошло долгое мгновение, прежде чем он выпустил ее, снял меховой капюшон плаща и взял лицо в руки, чтобы поцеловать.
– Как ты прекрасна! – прошептал он голосом, сдавленным от волнения. – И как мне тебя не хватало! Сорок пять дней без тебя, без твоей улыбки, твоих губ. Любовь моя, это целая вечность!
– Но ведь я здесь, – улыбнулась Катрин, – забудь обо всем.
– Ты так быстро забываешь плохие минуты? Я так не могу… И хотя я безумно хотел тебя видеть, я все-таки колебался, прося тебя прийти. Ты была так бледна в часовне! Я видел, как тебе едва не стало плохо…
– Это холод! Ты тоже был так бледен…
Он все еще был бледен. Обнимая его, Катрин чувствовала, как дрожит все его крупное худое тело. Она не хотела сразу говорить ему о будущем ребенке, потому что тогда он не притронулся бы к ней. А она чувствовала, что нужна ему. Это была настоятельная физическая потребность… На его лице были заметны следы недавних слез. Он пролил море слез над телом матери, и это опустошило его. Но несчастный вид делал герцога еще дороже для Катрин. Она еще не поняла природу того странного чувства, которое испытывала к Филиппу. Любила ли она его? Если любовь – это нравственная пытка, болезненный голод, который она испытывала каждый раз, думая об Арно, значит, Филиппа она не любила. Но если любовь – это нежность, мягкость, безумное физическое влечение, тогда Филипп все-таки сумел занять уголок в ее сердце.
Он поднял ее с пола, сняв тяжелое пальто, отнес на кровать и усадил там. Встав на колени, он разул ее: бережно снял маленькие черные сапожки, тонкие шелковые чулки до колена. Он задержал на мгновение в своих руках ее крошечные голые ножки, целуя поочередно каждый розовый ноготок.
– Ты замерзла, я подброшу дров в огонь.
В камине горело три толстых полена,
