О мышах и людях. Жемчужина. Квартал Тортилья-Флэт. Консервный Ряд - Джон Эрнст Стейнбек
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– У вас вид измотанный, – сказала Дора.
– Я правда измотался, – согласился Док. – Уже неделю не сплю.
– Знаю, – сказала Дора. – Слыхала-слыхала. Да, плохо, и надо же – в такое время.
– Правда, смертности пока нет, – сказал Док, – но есть ужасно тяжелые дети. У Ранселей у всех детей осложнения.
– Может, я могу чем-то помочь? – спросила Дора.
Док сказал:
– Конечно. Сами знаете. Все так беспомощны, так растерялись. Рансели, например, ужасно волнуются, когда при них никого нет. Хорошо бы вы или кто-нибудь из девушек немножко с ними посидели…
Дора, вообще-то мягкая, как воск, иногда вдруг делалась твердой, как кремень. Она пошла в «Медвежий флаг» и организовала поддержку. Ей несладко пришлось, но она своего добилась. Грек-повар сварил полный десятигаллонный бидон крепкого бульона и держал бидон полным, а бульон – крепким. Девушки отрабатывали свое, а потом посменно ходили дежурить к больным и таскали с собой кастрюльки с бульоном. Дока теребили без конца. Дора распределяла девушек только по его совету. А «Медвежий флаг» процветал. Не умолкал граммофон. Рыбаки и солдаты стояли в очереди. И девушки обслуживали всех клиентов, брали кастрюльки с бульоном и шли сидеть у Ранселей, у Маккарти, у Ферна. Девушки ускользали черным ходом и, случалось, дежуря возле спящих детей, сами засыпали в кресле. Они даже не красились для работы. Ни к чему было. Дора сама говорила, что могла бы нанять старух из богаделен. Такой запарки у девушек из «Медвежьего флага» еще не бывало. Они вздохнули с облегчением, когда все кончилось.
XVII
Несмотря на свое дружелюбие и друзей, Док был замкнутый и одинокий человек. Мак, наверное, как никто, это замечал. В компании Док был всегда сам по себе. Когда Док зажигал свет, задергивал занавески и большой патефон играл грегорианскую музыку, Мак смотрел на лабораторию из Ночлежного Дворца. Он знал, что у Дока сейчас девушка, но все равно из лаборатории веяло на Мака ужасным одиночеством. Мак чувствовал, что даже когда Док был с девушкой так, что ближе нельзя, он оставался один. Док был бессонный, полуночник. Всю ночь он не гасил свет, и днем он тоже не ложился. И полотнище музыки плескалось над Биологической в любое время дня и ночи. Иногда, когда свет гас и казалось, что Док наконец-то уснул, из его окон проливались нездешне-чистые голоса мальчиков Сикстинского хора.
Доку приходилось вечно собирать морских животных. Он норовил застать хорошие приливы. Морские скалы и отмели служили ему базой. Он знал, где что достать. Весь его товар располагался по берегу: где – морские желуди, где – осьминоги, а где – креветки. Он знал, где какой товар раздобыть, но не все и не всегда мог заполучить, когда нужно. Природа держит добро на замке и выдает прихотливо. Мало вообще знать время приливов, надо еще угадать особенно удобный прилив в особенно подходящем месте. И когда такой прилив случался, Док складывал в машину инструменты, складывал банки, бутылки, растворы и предметные стекла и отправлялся на берег, или к отмели, или к скале, где имелось все, что ему нужно.
Он получил заказ на мелких осьминогов, а их можно достать только в Ла-Хойе, не ближе, между Лос-Анджелесом и Сан-Диего. Там есть такое место, усыпанное галькой, заливаемое прибоем, это – пятьсот миль в один конец, и Док хотел добраться туда, когда вода начнет отступать.
Мелкие осьминоги живут среди сидящих в песке валунов. Юные и робкие, они предпочитают дно, где много впадин, щелей и комьев грязи, где легко спрятаться от хищников и укрыться от волн. А там же обитают и уймы хитонов. Док, отправляясь выполнять заказ на осьминогов, хотел заодно пополнить и свои запасы хитонов.
Низшая точка отлива приходилась на 5.17 вечера в четверг. Выехав из Монтерея в среду утром, Док легко поспевал к этому времени в Ла-Хойю. Он бы кого-нибудь захватил, но, как назло, кто оказался занят, кто куда-то подевался. Мак с ребятами собирали лягушек в Кармел-Вэлли. Те три молодые женщины, которых он бы с удовольствием взял с собой, все по будням сидели на службе. Анри-художник не мог отлучиться, потому что универсальный магазин Хольмана нанял для рекламы уже не седока на флагштоке, а конькобежца на флагштоке. На высокой мачте над магазином для конькобежца оборудовали круглую площадочку, и там он все катался по кругу на коньках. Так он провел три дня и три ночи. Он устанавливал рекорд на длительность катанья по платформе. Прежний рекорд был 127 часов, так что времени еще много оставалось. Анри занял пост через улицу у бензоколонки Рыжего Уильямса. Анри весь горел. Он задумал огромное абстрактное полотно: «Суть мечты конькобежца на флагштоке». Анри не мог уехать, пока конькобежец на площадке. Он уверял, что философские глубины конькобежного спорта на флагштоке никем покуда не раскрыты. Анри сидел на стуле, прислонив его к решетке входа в мужскую уборную на бензоколонке у Рыжего. Он не спускал глаз с горней вершины флагштока и, естественно, не мог сопровождать Дока в Ла-Хойю. И Доку пришлось ехать одному, потому что прилив не ждет.
Едва забрезжило, он стал собираться. Сложил в небольшой ранец разные мелочи. В другом ранце лежали инструменты и шприцы. Упаковавшись, он расчесал и подровнял темную бороду, удостоверился, что ручка на месте, в кармане рубашки, а лупа прикреплена к вороту. Сложил в багажник бутылки, предметные стекла, растворы, резиновые сапоги и одеяло. Он провозился, пока совсем не рассвело, перемыл посуду за три дня, вынес мусор. Дверь он прикрыл, но не запер и выехал в девять.
Дорога всегда занимала у Дока больше времени, чем у других. Он ехал медленно и часто останавливался съесть шницель. Проезжая по Маячной, он помахал псу, а тот проводил его глазами и улыбнулся. Еще не выехав из Монтерея, он уже проголодался и остановился у Германа поесть и выпить пива. Он жевал бутерброд, потягивал пиво, и снова он вспомнил один разговор. Блэйседалл, поэт, как-то ему сказал: «Ты так обожаешь пиво. Ей-богу, ты еще
