О мышах и людях. Жемчужина. Квартал Тортилья-Флэт. Консервный Ряд - Джон Эрнст Стейнбек

лавра свежий лист и положил в суп. Там же варилась морковка. Кофе в отдельной банке кипел на отдельном камне, чуть подальше от огня, чтоб не убежал. Мак проснулся, встал, потянулся, побрел к берегу, умылся, черпая воду ладонями, харкнул, плюнул, высморкался, прополоскал рот, пукнул, затянул ремень, поскреб ногу, причесался пятерней, отпил из бутылки, рыгнул и сел у костра.

– Ух ты, как пахнет, – сказал он.

Все мужчины, проснувшись, ведут себя примерно одинаково. Ребята почти точно воспроизвели действия Мака. И скоро все сидели у костра и нахваливали Хейзла. Хейзл вонзил перочинный нож в мышцу петуха.

– Не сказать, чтоб мягкий, – сознался Хейзл. – Чтоб мягкий стал, его недели две варить надо. Как думаешь, Мак, сколько ему?

– Мне сорок восемь, а я не такой крепкий, – сказал Мак.

– А интересно, до сколько может протянуть петух, – сказал Эдди. – Если не заболеет и не переедут его?

– Ишь чего выдумал, – сказал Джон.

Приятно посидели. Бутыль ходила по кругу и согревала.

Джон сказал:

– Эдди, ты не обижайся. Просто знаешь чего? Ну, если б держать в баре три запасных бутыли, а? И в одну бы сливать все виски, в другую все вино, а в третью – пиво, а?..

Всем стало неловко.

– Да нет, ты не думай, – спохватился Джон. – Мне и так нравится. – И Джон еще долго говорил, он сам понял, что ляпнул ужасную глупость, и никак не мог остановиться. – Даже интересно, тут не знаешь, что с тобой будет. Вот виски, например, – заспешил он, – пьешь и знаешь, что с тобой будет. Любишь драться – подерешься, глаза на мокром месте – слезу пустишь. А тут, – Джон не жалел добрых слов, – тут, может, ты на дерево полезешь, а может, поплывешь до Санта-Круса. Так интересней, – бормотнул он.

– Да, вот именно поплывешь, – вовремя вмешался Мак, чтоб перебить наконец Джона. – А что теперь с тем малым, Маккинли Мораном? Ну, с водолазом, помните?

– Помню я его, – сказал Хьюги, – мы с ним дружили. Как раз у него работы мало было, и он здорово запил. Это жуть – пить и нырять, и, конечно, неприятности. Ну, продал он скафандр, продал шлем и насос и подался куда-то. Не знаю даже куда. Он как нырял тогда за итальяшкой, который за якорь «Двенадцати братьев» зацепился, так все. Это ведь Маккинли тогда нырял. Барабанные перепонки у него лопнули. Ну, и все. А итальяшке – хоть бы хны.

Мак снова отдал должное сборной бутыли.

– У него во время «сухого закона» во денег было! – сказал Мак. – В день по двадцать пять монет с правительства огребал за то, что искал на дне спиртное, и с Луи по три доллара за ящик за то, что ничего не находил. Ну, для верности он по ящику в день поднимал, ради правительства, чтоб не так уж очень расстраивалось. Луи-то ничего. Ловчил, чтоб других водолазов никого на это дело не брали. Маккинли кучу денег загреб.

– Ага, – сказал Хьюги. – Только он как разные прочие: денег загребет – и сразу давай жениться. Три раза женился, пока все не спустил. Я уж в нем разобрался. Как купит лису – гляди, не сегодня завтра женится!

– Интересно, а что это с Гэем? – спросил Эдди. О нем впервые вспомнили.

– А ну его, – сказал Мак. – Женатым веры нет. И ненавидит свою старуху, а все равно к ней приползет. Вроде совсем на нее озвереет, а все равно приползет. Им веры нет. Вот Гэй, ну? – сказал Мак. – Уж она его колотит. Так нет, Гэй три дня поживет без нее, переживает, себя же виноватым считает – и опять к ней на задних лапках.

Ели долго и со смаком, раздирали петуха, держали на весу капающие жиром куски, пока не остынут, и обгладывали с костей жилистое мясо. Разрезали морковь сухими ивовыми прутьями, а потом передавали бидон по кругу и пили бульон. А вечер подбирался к ним мягко, как музыка из отдаления. Перепела звали друг дружку к воде, в заводи плескала форель, мотыльки вились и дрожали над берегом, и дневной свет уже путался с тьмой. Передали по кругу кофе, согрелись, наелись и стихли. Наконец Мак сказал:

– Ох, черт, ненавижу, когда врут.

– Да кто врал-то? – спросил Эдди.

– Я же не против, если кто немного загнет для дела или для разговору. А кто врет сам себе – вот того ненавижу.

– Да кто, кто врал? – спросил Эдди.

– Я, – сказал Мак. – А может, и вы. Мы все, – сказал он серьезно. – Мы все, паскуды. Придумали вечер Доку устроить. Приперли сюда и загораем. А вернемся – сдерем с Дока денежки. Нас пятеро – значит, мы впятеро против него вылакаем. Эх, ребята, не для Дока мы стараемся. Для себя мы, ребята, стараемся. А Док такой мужик! Я второго такого сроду не встречал. И неохота мне за его счет наживаться. Знаете, я как-то хотел наколоть его на доллар. Такое нес! Нес, нес и вдруг вижу – допер Док, что я все это с ходу сочинил. Ну, я тут и говорю: «Док, хреновина все это!» А он лезет в карман и монету вытаскивает. «Мак, – говорит, – если кто врет ради доллара, значит, доллар ему позарез нужен», – и дал. Я ему назавтра отдал. Не разменял даже. До утра продержал – и отдал.

Хейзл сказал:

– Док жутко любит гостей. И мы хотим устроить ему вечер. Так какого тебе рожна?

– Сам не знаю, – сказал Мак. – Сделать бы что-то для него для самого, а чтоб самим не попользоваться.

– Может, подарок? – предложил Хьюги. – Давайте купим виски, поднесем Доку, и пусть делает с ним чего хочет.

– Вот это дело, – сказал Мак. – Порядок. Подарим виски и слиняем.

– Сам знаешь, что дальше будет, – сказал Эдди. – Анри и вся шушера с Кармел-Хилл почуют виски, и вместо нас пятерых набежит человек двадцать. Док мне сам говорил, что весь Консервный Ряд до мыса Сур запах чует, когда он жарит бифштекс, ну, и кому какая прибыль. Уж ему выгодней, чтоб мы вместе с ним гуляли.

Мак взвесил этот довод.

– Может, и правда, – сказал он наконец. – А может, кроме виски еще что-нибудь подарить, запонки, например, именные?

– Да ну еще, – сказал Хейзл, – на фига Доку дерьмо такое.

Настала ночь. На небе белели звезды. Хейзл поправил огонь, и по берегу расплылось светлое пятно. За холмом злобно лаяла лисица. И, как всегда ночью, с холмов спустился запах шалфея.

Вода, выходя из глуби, булькала у камней.

Мак обдумывал последний довод, когда раздался звук шагов.