Комендантский час - Владимир Николаевич Конюхов

Петр Петрович, не замечая, что хозяин включил свет. — Колени преклоняешь перед замужней. А у нее от твоей хвальбы в голове одни лишь глупые мысли.

— Это ее слова?

— Ежели и не ее, я все одно так думаю.

— Да вы не знали свою жену! — воскликнул Солодовников так, что Петр Петрович вздрогнул. — Разве можно о ней свысока. Она же… Если вас заинтересует женщина как человек, вам тоже, наверное, были бы неприятны подозрения супруги.

— У тебя жена померла?

— Несчастный случай в дороге, — понизил голос Виталий Семенович. — Дочь с внучкой меня навещают, они в блочном доме неподалеку живут.

— Ага, — приободрился Петр Петрович. — Представь, после похорон ты находишь письма от постороннего. Ты его разыскиваешь, а он тебе выкладывает то же, что и ты мне.

В глазах Солодовникова плеснула потаенная радость.

— Буду счастлив, если повторятся Глубокие Броды.

Тягливый с минуту переваривал услышанное.

— Просто у тебя концы с концами сходятся. С какого боку ни зайди, всюду ты выскользаешь.

— Потому что не хитрю… Людям, Петрович, легко было бы жить без вранья и изворотливости.

Петр Петрович задумчиво кивнул… Ему не хотелось уезжать. Не хотелось в свою городскую квартиру на первом этаже, где тянет от входа и страшно хлопают все двери. Но его нежданный приход и без того затянулся, а Петр Петрович знал меру приличия… Это чертово приличие так и не позволило ему прямо спросить Виталия, было ли что промеж ним и Ульяной или нет…

— Сын в армии? — уточнил Солодовников.

— Вернулся бы. Дом-то пустует.

— Как пустует? Ты разве не думаешь возвращаться?

Петр Петрович нахмурился. Отчитывайся перед ним… Чтобы скрыть неловкость, спросил, что о нем говорила Ульяна.

— Ничего предосудительного. Как тебе директор лавку в городе навязал, как рвешься назад, а дома занятия подходящего нет… Она обо всех тепло отзывалась. Жалела даже тех, кто удрал… Эти непродуманные реорганизации…

— Реорганизации не главное, — убежденно сказал Петр Петрович. — В коллективизацию страшнее насмотрелись… Повод нужен был удрать! Вот и сыпанули… Я тоже в государственный магазин подался… Но Уляшке не признался, — соврал он… — Тебе спасибо, что хлопотал, но не больше того, — веско добавил Тягливый.

— Значит, ты уволился из совхоза? — Солодовников смотрел неприветливо и цепко.

Петр Петрович, который еще час назад отрезал бы хозяину, чтобы не совал нос не в свои дела, потупился.

— Выходит, обманул жену, — вздохнул Солодовников. — Хорошо, она ни о чем не догадывалась.

Петр Петрович колебался — сказать или нет ему правду. И, боясь своего невольного признания, несвязно выругался… Жена, которая натерпелась от него, всегда всё знала, но перед каким-то отставником неизвестно отчего выставила мужа в хорошем свете.

Виталий Семенович сердито засопел, а гость вновь зашелся в спасительной ругани… Чужой человек открыл неведомую ему Ульяну, чего он и не замечал, зная ее столько лет.

— Ладно, оставь, — не терял хладнокровия Солодовников. — Моложе меня, а нервы износил… Хлебнул бы по-настоящему в жизни…

— Я пойду, — облегченно выпалил Петр Петрович. — На электричку мне пора. Следующая в полночь.

— Погоди, — стал переодеваться хозяин. — Провожу.

«И ради близиру не просит остаться», — с неожиданной горечью отметил Тягливый.

Электричка вот-вот должна была подойти. Совсем рядом колыхался в ночи Дон. Яркая четвертушка луны, словно небесное кресало, изредка высекала на воде бледные искры… Каким-то мертвящим холодом веяло от укрывшейся во мраке реки. Казалось, она разлилась всюду, не задев лишь эту маленькую станцию на пологом, заросшем дерезой склоне. И дальний зыбкий огонек уходящего суденышка был словно меркнущий свет звезды, случайно упавшей в реку.

— К тебе можно когда заехать? — нарушил молчание Солодовников.

Петр Петрович понял, что он имел в виду. Однако ничего не ответил, лишь спросил, отчего хуторские не признались, что знают его.

Солодовников раздражительно крякнул.

— Я ведь щепетильностей не признаю. Стали величать меня не Виталием, а Виктором — и на здоровье. А отчество мое или фамилия простым людям, видимо, ни к чему.

Петру Петровичу захотелось сказать ему что-то хорошее, значительное, но нужных слов не находилось.

Как назло, минута в минуту, соловьем-разбойником засвистела электричка.

— Ты не думай чего, — зачастил Петр Петрович, не понимая, что Солодовников не слышит его из-за шума тормозящих вагонов. — Я за ее спину не прятался… Я ее после другого мужика взял. А приданое у нее: отец — враг народа и мать-батрачка.

Виталий Семенович подтолкнул его к ступенькам вагона. Сколок ущербной луны блеснул в стекле сомкнувшихся дверей. И Петр Петрович понял, что они отрезали, оградили его от Солодовникова, оставшегося на перроне. Будто частичка живой Ульяниной памяти должна была исчезнуть вместе с ним навсегда.

— Капитан! — сильные руки уперлись в стену тамбура. — Мне тебе много надо сказать. — Голос был хриплым, словно перед тем он сорвал его в долгом и протяжном крике.

И Петр Петрович ощутил вдруг себя разбитым и опустошенным; таким слабым и безвольным, что, казалось, сил только и хватало, чтобы потерянно повторять:

— Капитан… Прощай, капитан…

5

Всю ночь перед его глазами стоял Солодовников. Неотступно следовал в электричке и в поезде, куда Тягливый пересел на вокзале, купив билет перед самым отправлением. Безумно хотелось вернуться, продолжить нелегкий разговор. А поезд несся по степи в темень от заливающих полнеба огней большого города.

Немного остыв, Петр Петрович стал клясть себя за то, что отправился с вокзала не домой, а черт знает куда… Было желание вернуться обратно. Но уже пошли маленькие станции, откуда до города он быстро бы не добрался.

Лишь под утро, перед тем как сойти в степном городке на полпути между Ростовом и Волгодонском, Тягливый на несколько минут вздремнул. Но и этих мгновений отдыха хватило ему, чтобы обдумать свой дальнейший путь.

Он похрапывал, когда автобус бежал мимо залитых водой рисовых чеков и через каменные дамбы водохранилищ. Но когда в обрамлении чахлых рощиц мелькнули пашня и виноградники, Петр Петрович очнулся, жадно глядя вокруг.

Не доезжая слободы, Тягливый вышел возле небольшого кургана, от которого начиналась затравевшая дорога.

Последний раз он был здесь перед войной, когда ездил с отцом на ярмарку в райцентр. Дорогу эту называли кружной потому, что приходилось объезжать Броды по насыпной гребле.

На развилке Петр Петрович задержался. Направо уходило полотно накатанного шляха, где стлалась пыль от машин. Левее, за чернеющими остатками ветряка, петляла узкая дорога, соединяющая старый шлях с автострадой.

Он вспомнил, что на этом месте и расстался с Ульяной, когда ехал с ребятами на сборный пункт в слободу… Как далеко и близко это было. Думал ли он тогда, что пересекутся их судьбы, как пересеклись и снова распались эти пыльные проселочные дороги.