Комендантский час - Владимир Николаевич Конюхов

войти. Но мальчик смотрел в сторону. Петр Петрович постучал сильнее… Этот стук и разбудил его… Пришли соседи забрать свой стол.

Тягливый, не отошедший ото сна, стал помогать. Мужа соседки он видел впервые, тот недавно пришел в приймаки. Тем не менее Петр Петрович именно у него спросил о Солодовникове.

Мужчина лишь отвернул опухшее лицо, а соседка холодно заметила, что она и Тягливого, почитай, забыла.

Петр Петрович брился, сердито ухмыляясь самому себе. Он был уверен, что все что-то скрывают. Письма на целый фунт тянут, а в деревне — ни гу-гу. Раньше народу втрое больше было, и то знали, кто какую весточку получил и от кого.

Он завернул письма в газету, пересчитал деньги… Спокойствие человека, продумавшего каждый свой шаг, овладело им.

В огороде нарвал красноватого перцу, натрусил желтобоких яблок. Сложив все в сумку, заторопился на шлях.

Попутка везла его туда, где, как и в детстве, заманчиво маячила зеленая гряда Дона.

Завтракал Петр Петрович уже в «ракете», принявшей его на борт у того самого причала, где он навсегда попрощался с отцом.

4

Великая силища — река… Она и поит, и кормит, дает отдохновение глазу и мыслям. В жгучий мороз непокорно бьется под толщей льда, как кровь под кожей синюшных вен. Весной беснуется в отместку за недолгий плен, подмывая и обрушивая столетние деревья. Летом убаюкано лежит в берегах, и тысячи стальных и резиновых присосок тянут из нее на поля живительную воду… Осенью — земля прощально машет ей багряной рукой. И крапинки солнца, как золотистые чешуйки, блестят на дне прозрачных отмелей среди камней и перламутровых ракушек… А на стремнине — кипит воронка круговерти, будто замешивается густое, никем не отведанное еще, варево…

Петр Петрович с малых лет любил это время года… Воздух студенеет, становятся ясными дали. Еще не сохнет лист, а значит, рано сажать деревья, солить капусту и мочить яблоки. Милое дело и рыбачка. На чистой воде всё видно и отменный клев.

Солнце даже в полдень не палит, и слышно, как в сухой траве бегают мыши и снуют ящерицы… Мелькает стромкая оса, выделывает петли шмель, кружится, меняя высоту, стрекоза. Но уже не вспархивает кузнечик, вяло делает облет пчела, а на дальних тропах греются потерявшие резвость ужи.

…Тягливый шагал от дебаркадера в гору, оглядываясь на волнующее его займище за Доном. На площади, вблизи часовенки, спросил, как пройти на нужную улицу.

У дома, где вместо забора росла густая желтая смородина, посмотрел на часы. Пока все шло по его плану. Солодовников, если и работал, уже должен быть дома. От силы час Петр Петрович на него потеряет… Потом он поужинает в станционном буфете и электричкой уедет к себе. Расписание Петр Петрович запомнил, и, пока проверял по памяти, шевельнулась занавеска растворенного окна — и низкий, но звонкий голос пригласил войти.

Тягливый ступил в маленькую комнату, заставленную полками с книгами. На овальном столе, под старым матерчатым абажуром, лежал свернутый в рулон ватман. В другой комнате работал телевизор, и хозяин, прежде чем встретить Петра Петровича, приглушил звук.

По виду Солодовников был одногодком Тягливого. Копна густых волос зачесана назад, что придавало ему некую важность. Был он, судя по всему, холостяком и человеком нефизического труда.

— Вы не разувайтесь, — по-своему истолковал замешательство пришедшего хозяин. — Садитесь на стул, если не желаете — в кресло… Вы, я вижу, не местный, — выключил он телевизор. — Откуда пожаловали?

На нем ладно сидело темное трико. Ворот цветастой ковбойки облегал загорелую шею. На лице загорел лишь крупный лоб и тонкий, со сдавленными ноздрями, нос.

Петр Петрович сказал, из каких он мест, не называя, впрочем, себя.

Карие глаза Солодовникова прищурились еще больше.

— Догадываюсь, кто вы.

Смерть Ульяны не явилась новостью для Солодовникова. Надев очки, он взглянул на календарь.

— Я вспомнил: кажется, сорок дней.

Петр Петрович неловко опустился в кресло, досадуя, что разговор начался не так, как задумывал он.

— Я эту сидушку сам не люблю, — рассмеялся хозяин, когда Петр Петрович, как по желобу, скатился в глубину узкого кресла. — После обеда вздремнуть — куда ни шло, а для светских бесед оно не годится.

«Я тебе устрою светскую беседу», — вспыхнул Тягливый, подвинув ближе сверток с письмами.

— Насчет Ульяны заехал. — Он придал голосу побольше суровости. — Как же это у тебя так нехорошо с ней приключилось? Ты знал, на что замахиваешься?

Солодовников помедлил, снял очки.

— Знал, Петр Петрович, и не раскаиваюсь. К тому же доктора не видели смысла продолжать лечение. Если вы говорили с врачом, то, надеюсь, не забыли, что и Ульяна Филипповна советовалась с вами в отношении этого лекарства.

Тягливый слыхом не слыхивал ни о каком лекарстве, и никогда Ульяна не советовалась с ним… Тяжкое подозрение сковало его. Уж не своим ли снадобьем угробил жену этот прощелыга?

— А ты как узнал про это средство? — мрачно спросил Петр Петрович.

— К профессору ездил. Он сюда и ассистента присылал.

— Может, он и не профессор вовсе.

— Я его лично знаю.

— Знать можно по-разному, — подмывало Тягливого сказать что-нибудь оскорбительное. — На курортах пивка выпили — уже, считай, приятели.

— Пива я с ним не пил, да и обстановка, где мы познакомились, далеко не курортная была.

— Какая же?

— Обыкновенная, фронтовая… Такая вот грань.

Петр Петрович верил и не верил.

— Отчего профессор не приехал?

— Он сам едва ноги передвигает. С войны еще мается.

— Твой кореш какой-никакой, но живой. А моя Ульяна…

Виталий Семенович устало смежил веки. Тягливый нашел, что он совсем не моложавый, каким показался вначале, а под глазами темнеют мешки.

— Ты укоряй, укоряй меня, Петрович, — не раскрывал глаз Солодовников. — Легше станет.

«Никак сердечник, — встревожился Тягливый. — Возись с ним, случись что».

— Мужики спрашивали об тебе, когда сорокоус отмечали, — слукавил он. — Ивашка Крутицкий и Сёмка Фуфаев.

Виталий Семенович слабо улыбнулся.

— Живой, бедолага… Ульяна Филипповна просила как-то поддержать его… Кремень.

Тягливый ухмыльнулся, вспомнив, как на поминках дядька Семен делал вид, что не слыхал о Солодовникове. Яснее ясного, что сговорились. А Ульяна наставила ему рога… С чего бы этот хлящ стал так заботиться о ней? К профессору аж в Москву мотался. И о дядьке не зря беспокоился… Не затем ли, чтобы Сёма меньше языком молол.

Петр Петрович, полнясь ненавистью, отвел глаза от хозяина. Будь это в другом месте, он заставил бы его глотать письма вместе с конвертами.

— Интересные характеры ваши мужики, — без напускного восхищения произнес Солодовников.

— Кто, например? — развернул сверток Петр Петрович.

— Да тот же Фуфаев. Полжелудка нет, контуженый, в