Кони - Сергей Александрович Высоцкий

Если председатель совета министров признает возможным таким образом применять Основные законы империи, то чего же ожидать от губернаторов, начальников уездов, становых приставов и прочих?

Не обратится ли предоставленная Государственному совету свобода законодательной работы, — тут Кони сделал паузу и обвел долгим взглядом внимательно слушавших его коллег, — в свободу грамматических упражнений?

Государственный совет разделил взгляд Анатолия Федоровича, высказанный в этой речи.

А газета «Петербургские ведомости» от 27 марта, помещая его речь полностью, сделала примечание от редакции: «Ввиду важного принципиального значения этой речи, которую мы в последнем нумере поместили лишь сокращенно, даем ее теперь в полном объеме».

Несколько раньше Кони предпринимает серьезную попытку хоть как-то облегчить положение политических заключенных. Эта попытка сама по себе знаменательна потому, что Анатолий Федорович был убежденным противником насильственных методов свержения власти и любого проявления террора. Но он знал, что террор властей превосходит все представления о жестокости.

К началу 1909 года тюрьмы и крепости России все еще были переполнены политическими заключенными.

В феврале Государственный совет обсуждал одобренный думой проект закона о введении условно-досрочного освобождения.

Кони, поддержанный тремя членами Государственного совета, в том числе Н. С. Таганцевым, предложил распространить условно-досрочное освобождение и на тех осужденных, которые отбывают наказание в крепости, то есть на политических заключенных.

Это предложение вызвало яростные нападки.

Кони — А. А. Шахматову:

«Воображаю, как возмутили бы Вас отвратительные инсинуации г. Щегловитова против меня и Таганцева по вопросу о распространении досрочно условного освобождения на политич[еские] преступления…»

Поправка была отклонена.

Выступая против закона об условно-досрочном освобождении, член Государственного совета П. Н. Дурново, бывший директор департамента юстиции и бывший министр внутренних дел, сказал:

— Причисляя себя к средним русским людям, которые не воруют и не грабят, я думаю, что мы, средние люди, приветствовали бы всякий закон, который бы дал нам по нашему разумению возможность думать, что преступление, воровство, грабеж будут уменьшаться вследствие этого закона. Но в данном случае мы, я думаю, никакой цели не достигнем, никаких результатов не получим.

Нет, Кони никогда в своей жизни не равнялся на среднего человека — только на лучших представителей народа. Его отповедь Дурново, который рискнул в своей речи сослаться на Петра I, была блестящей:

— Имел ли Петр в виду, «что закон должен удовлетворять взглядам и вкусам среднего человека, идя в уровень с его воззрениями и выражая их повелительным образом»? Или же Петр принимал в соображение глубокие потребности родины во всем их объеме, хотел двигать ее вперед и побуждать от скудного настоящего переходить на путь к лучшему будущему?.. Если бы он хотел в своем законодательстве удовлетворить одни лишь вкусы и желания среднего русского человека, вкусы и желания которого рекомендовались здесь, как регулятор законодательной деятельности, то можно представить, в какие формы вылилась бы русская жизнь при нем… Ведь этот средний человек во времена Петра слепо и жадно стоял за старое, отворачиваясь от всякого новшества, считая его выдумкою и порождением антихриста… Но Петр, по выражению поэта, «не презирал страны родной, а знал ее предназначенье». Поэтому он вел ее бодро вперед по пути государственного творчества, не обращая внимания на ропот среднего русского человека и имея в виду лучшего русского человека со всеми богатыми задатками его духовной природы. Вот почему средний человек не может служить мерилом и оценкой для нового закона. Такой человек… желает прежде всего, чтобы закон оставил его в покое, не трогая и ни к чему не обязывая.

Когда, закончив речь, он садился, раздались аплодисменты. Но Кони понимал, что это сиюминутное выражение одобрения можно отнести лишь к эмоциональному воздействию его речи. Утихнут овации, председательствующий предложит вотировать и поправку завалят — никакие мимолетные эмоции не заставят «звездоносцев» проявить сочувствие к заключенным в крепости.

Поправка о распространении условно-досрочного освобождения на заключенных в крепости была отвергнута.

…Прошлый век и начало нынешнего составляли неповторимое время в области человеческого общения. Десяток, а то и полтора отправленных и полученных писем — каждый день… И каких! Мы порой зачитываемся этими письмами, предпочитая их другим литературным жанрам. Кто-то из биографов Кони подсчитал, что им; написано более десяти тысяч писем. На самом деле их значительно больше. Даже тех, что хранятся в архивах. А сколько «гуляет» еще в частных руках!

Один-два раза в неделю собирались люди самых разных профессий — писатели, актеры, музыканты, юристы. Иногда было очень интересно, иногда и скучно, но никогда не было бесполезно. Живое общение — могучее средство взаимообогащения.

В кругу друзей, а иногда даже в великосветских салонах Кони прочел почти все свои воспоминания, вошедшие потом в книгу «На жизненном пути». Некоторые, уже будучи вынесены на суд друзей и общества, годами лежали на его письменном столе, переписывались и по многу раз правились, прежде чем попадали на стол редакторов.

Кони обладал удивительным «чувством дружбы» — если человек, с которым он знакомился, относился к нему хорошо — не подличал, не предавал и сам по себе был интересен, был личностью — их дружбу прерывала только смерть.

«Я Вас знаю уже давно, глубоко уважаю Вас и верю Вам больше, чем всем критикам, взятым вместе, — писал Анатолию Федоровичу А. П. Чехов, получив от него одобрительный отзыв о «Чайке». «Мой почтенный друг» — называла его Т. Л. Щепкина-Куперник.

И в своей любви и в своей ненависти Кони обладал редким постоянством.

По вечерам он диктовал записки, составившие в 1912 году два больших тома «На жизненном пути», а впоследствии «выросшие» в пятитомник. Диктовал он Надежде Павловне Лансере, совсем молоденькой учительнице русского языка, ставшей одним из его «сотрудников жизни».

…Он так увлекся воспоминаниями, что забыл про работу, и Надежда Павловна, не дождавшись окончания фразы, спросила:

— Анатолий Федорович, устали?

— Что вы, Наденька, просто задумался…

В это время раздался звонок и резкий голос Марии Гавриловны, здоровающейся с прислугой Катей.

— Савушка прибыла, — удовлетворенно произнес Кони и с ожиданием посмотрел на дверь. Он не заметил, как ироническая гримаса пробежала по красивому лицу Лансере. Надежда Павловна скептически относилась к Савиной. Как, впрочем, и многие другие ее ровесники, не видевшие актрису на сцене в прошлые годы: молодой и непосредственной, как