Вооружен и опасен. От подпольной борьбы к свободе - Ронни Касрилс

С началом многопартийных переговоров в 1993 году АНК проявил великодушие и государственную мудрость и выдвинул идею правительства национального единства на период в пять лет, которое могло бы быть создано после первых в истории страны выборов по принципу «один человек — один голос». Эти выборы были назначены на 27 апреля 1994 года. Зловеще было то, что ультраправое крыло африканерских сил атаковало и временно захватило (без сопротивления со стороны полиции) конференц-центр, где проходили переговоры. А связанные с Инкатой обитатели общежитий для рабочих-мигрантов устраивали в течение июля, после того, как была определена дата выборов, погромы и столкновения с жителями посёлков в Восточном Ранде. Погибло почти 600 человек.

Препятствия на пути были огромными. Союз консервативных и ультраправых сил, которые объединились вокруг «Инкаты», руководимой Бутелези, и африканерские твердолобые потребовали введения федерализма и конфедерализма для защиты их узких интересов.

К концу 1992 года опасность начала возрастать. Наши имена фигурировали в списках смерти и было несколько заговоров с целью убийства Хани и Слово. Командующий вооружёнными силами генерал Мееринг обвинил Криса Хани, Сипиве Ньянду и меня в передаче оружия в отряды самообороны, создававшиеся в посёлках. Документы, в которых ложно утверждалось, что Элеонора и я были связаны с ИРА, были переданы на слушания, посвящённые обвинениям против сил безопасности.

Молодёжная бригада «Инкаты» приняла резолюцию, направленную против Криса, Мака, Сипиве и меня, возлагающую на нас ответственность за гибель членов «Инкаты» и называющей нас в качестве цели атак. Убийство Криса Хани потрясло страну до основания, и это было жестоким проявлением низости, до которой противники демократии готовы были опуститься. Не прошло и двух недель со дня смерти Криса, как от повторного обширного инсульта умер Оливер Тамбо.

Это были ужасные потери. Но это было также и время попыток соединить вместе кусочки разорванной жизни. Эбе и я посетили небольшой чёрный посёлок Мхлузи, расположенный около Миддлберга в восточном Трансваале. Нас сопровождал там Дженъюари Масилела, известный как Че О’Гара — комиссар из Ново-Катенге. Он с гордостью рассказал нам, что в течение ряда лет он и тридцать пять других молодых людей ушли из Мхлузи, чтобы вступить в МК. Восемь из них погибли в борьбе. Один из них, Рубен Мниси, известный как Дюк Масеко, был убит мятежниками в Панго в 1984 году.

Мы встретились с его матерью, которая до сих пор тяжело переживала. Она была обижена на то, что штаб-квартире АНК в Лусаке потребовалось так много времени, чтобы известить её о гибели Рубена. Она рассказала нам, как полицейские из Специального отдела пытались использовать отсутствие известий о нём. В течение ряда лет они преследовали семью, безуспешно пытались подкупить её и направить против АНК. Они утверждали, что АНК скрывал его смерть потому, что его убили мы.

Когда она говорила, страдания отражались на её лице. Но ей нужно было выговориться. Среди их соседей были сторонники «Инкаты», которые насмехались над семьёй за то, что они понапрасну поддерживали АНК. Они утверждали, что Рубен отдал жизнь ни за что. Она поблагодарила нас за то, что мы принесли ей правду о её сыне. Мы подтвердили то, что ей рассказали Дженьюари Масилела и другие товарищи из МК. На прощание она благословила нас.

Мы не смогли утешить родителей Тами Зулу. Один из командиров МК, который мне нравился и которого я уважал, был арестован службой безопасности АНК. Он тяжело заболел и умер через несколько дней после своего освобождения в конце 1989 года. Подозрение пало на него после того, как в его натальской сети произошло несколько провалов. Вскрытие показало, что в течение суток до его смерти он загадочно принял яд, который обычно применяли ударные группы Претории. Я не верю в то, что он был агентом полиции. Всё это, включая обстоятельства его смерти, остаётся загадкой.

Я приехал с Элеонорой к окраине Питермарицбурга, разыскивая Форт Напие. «Это за железнодорожной линией», подсказал нам прохожий. Это был обшарпанный «белый» район с рядами домов для людей с низкими доходами. Наконец мы нашли высокую, из красного кирпича, стену заведения. Позади неё величаво высились камедные деревья. Мы ехали, пока не добрались до входа. Элеонора погрузилась в молчание, она сжала руки в кулаки так, что они побелели.

Около ворот маялся без дела охранник. Массивные двери были открыты. Здания внутри выглядели обветшалыми. «Можно нам въехать? — спросили мы. — Пациенты тут ещё есть?». Скучный охранник разрешил нам въехать и сказал, что одно крыло ещё функционировало. Большинство пациентов были уже переведены в другие места.

Территория выглядела неухоженной, с запущенным садом. Здания из красного кирпича были построены в начале столетия. Водонапорная башня с наблюдательным постом наверху явно относилась к военному прошлому Форта Напие. Из окон одного из зданий несколько чёрных пациентов безразлично смотрели на нас. Мы ехали по дороге, разыскивая изолятор, в котором держали Элеонору и пациентку, которые плакала по её «сладкому бэби Иисусу». Как долго держали её здесь, одурманенную транквилизаторами?

— Остановись здесь, — скомандовала Элеонора.

Никто из нас не произносил лишних слов. Мы вместе обошли одноэтажное здание, более старое и обветшалое, чем остальные. Все окна была забраны тяжёлыми решётками, покрытыми сверху ещё и проволочными сетками. Увидеть что-либо внутри было невозможно. Это место выглядело так, будто оно было давно заброшено. Спереди здания была огромная деревянная дверь. Обойдя вокруг здания, Элеонора остановилась около небольшой двери.

Она невольно вздрогнула: «Вот здесь. Я вышла отсюда. Дверь была оставлена открытой только на одну минуту». Одна минута, тридцать лет назад. Но она чувствовала всё это так же остро, как если бы это случалось вчера.

Как много людей страдало в эти потерянные десятилетия в «изоляторе» полицейского государства, в которое была превращена Южная Африка? Мы вспомнили женщину, которая рисковала всем, открыв дверь для Элеоноры. Мы вспомнили Баблу Салуджи, который доставил нас до границы, а потом погиб в полицейских застенках. Мы вспомнили многих других наших товарищей, которые провели многие годы в тюрьме или погибли в борьбе. Насколько безопасно могли мы чувствовать себя сейчас? Скольким предстояло ещё погибнуть перед тем, как страна станет свободной?

Одиннадцать лет Элеонора была оторвана от своей дочери. Теперь мы ехали в Дурбан, чтобы она могла вновь встретиться со своими родителями. Бриджита, Гарт и наши внуки должны были быть там. Они жили в Кейптауне. Наши сыновья, Эндрю и Кристофер, тоже должны были приехать в Дурбан. Они летели из Великобритании, чтобы провести с нами Рождество. В первый раз за тридцать лет наша семья собиралась вместе.