Глубынь-городок. Заноза - Лидия Обухова

Она заплакала, давясь и всхлипывая. Зал был почти пуст, но из угла два-три человека уже поглядывали на них.

— Не плачь на людях, — сказал Павел с раздражением и жалостью.

Лариса поспешно вытерла ладонью щеки и улыбнулась ему. У нее было все-таки удивительное лицо! Все морщинки тридцатилетней женщины вдруг начисто смывало этой ясной улыбкой; она была похожа на розовую тучку, которая летит по закатному небу; тучке не надо ни ума, ни красоты, она сама себе целый мир.

Павел спохватился, что смотрит на нее, не отрываясь; цепь доброты опять потянула его. Воля словно атрофировалась, тихая привычная боль поселилась в сердце.

— Я очень хочу есть, — повторила Лариса. — Закажи еще что-нибудь.

В глазах ее заблестела жадность.

Через полчаса Павел звонил в поликлинику Софье Васильевне Синекаевой.

— Приехала моя жена, — сказал он. — Ей запрещают рожать. Я хотел, чтобы ее осмотрели здесь еще раз. Это можно?

— Сейчас подумаю. Постараюсь. Приводите ее.

Когда Павел положил трубку, он увидел, что комната его изменилась. Повсюду валялись Ларисины вещи: шубка на диване, капор на стуле. Она открывала маленький чемоданчик и доставала бумазейный халат с серой опушкой.

— Я сшила его недавно. Тетя Аделаида купила материал в ГУМе. Посмотри, какой красивый голубой цвет. И эти черточки, как ты думаешь, что это: птицы или снежинки? — Она вдруг зажала себе ладонью рот, лицо у нее исказилось и стало несчастным: — Ой, скорей!

Павел слышал, как ее рвет в ванной комнате, и стискивал руки.

Наконец Лариса вернулась пошатываясь. Она была измучена и бледна. На глазах от напряжения выступили слезы. Павел уложил ее на диван и прикрыл шубкой. Она взяла его за руку и стала тихо жаловаться:

— Так все время. И только когда вырвет, наступает передышка. Делается хоть в голове ясней. А то я ни о чем не могу думать, так все смутно. — И вдруг она вскрикнула совсем по-детски: — Ах, зачем это все так?!

Павел тупо повторил про себя: «Зачем это все?» Но Лариса поняла его взгляд по-своему.

— Не расстраивайся, — сказала она. — Ни я, ни ты — мы в этом не виноваты. Когда мне плохо, я все время твержу: «Зато у меня есть Павлик», и мне от этого легче. Нельзя сделать так, чтобы ты насовсем вернулся в Москву? Ну почему мы живем в разных местах? Ведь ты, наверно, тоже сильно скучаешь обо мне?

По ее бледному личику внезапно пробежало шаловливое выражение, и, как когда-то очень-очень давно, она взяла его ладонь и положила себе на грудь.

— Поцелуй меня, — прошептала она. — Знаешь, что бы я хотела? Сохранить нашу девочку. Она девочка, я знаю. Мы бы назвали ее каким-нибудь красивым именем. Ангелина. Тебе нравится? Нет, нет, будь около меня! — она передвинула его руку себе на живот. — Вот мы все трое рядом. Она может быть черненькой или беленькой, в общем все равно. Хотя моя мама говорила, что блондинки всегда побеждают. Это правда, как думаешь? Она росла бы совсем другой, чем Виталик. Очень миленькая. И ей можно было бы покупать такие хорошенькие платьица… Почему ты не обнимешь меня? Ведь мы так редко видимся. Ах, меня опять тошнит!

Павел почти на руках донес ее до ванной. Лариса содрогалась в его объятиях.

— Не смотри, — сдавленно пробормотала она. — Это противно. Я знаю.

— Ну что ты говоришь? — искренне возмутился он. — Отдышись и пойдем в поликлинику.

Ларису приняло сердобольское светило. Массивный, как гора, доктор Рубинштейн обыкновенно пробегал по приемной и громогласно спрашивал дожидавшихся его пациентов:

— Ну как, солнышко? Хорошо, солнышко? Зуб ликвидирован как класс? А фурункул? Поставим, поставим на ноги. Сделаем новый живот на молниях: откроем, почистим и опять закроем.

Девятипудовый вихрь улетал прежде, чем ободренный пациент собирался с мыслями. На маленькую Ларису доктор глядел снисходительно, и пока она торопливо рылась в сумочке, доставала бумажки с результатами анализов, даже игриво подмигнул Павлу: недурна! Но через секунду он смотрел на нее совсем по-другому: с мягкостью и отеческой заботой. Павел понял: весь его «медицинский» цинизм — короткая передышка в рабочем дне.

— А теперь, пожалуйста, выйдите, супруг, и поревнуйте полчасика за дверьми. Так?

Он улыбнулся Ларисе. Она смотрела на него доверчиво, как щенок в клетке льва.

Павел вышел. Из приемной он позвонил в редакцию.

— А вас спрашивали из области, — сказали там. — Женский голос. Да нет, ничего не передавали. Лиза разговаривала. Она сказала, что вы пошли встречать жену. Потом еще пришло опровержение на заметку о конякинской лавке. Но опровержение какое-то кислое. Думаю, что его нетрудно будет опровергнуть. — Довольный своей остротой, Расцветаев захохотал в трубку. — Вы сегодня не спешите. Номер на ходу. Все в абсолютном порядке.

Мимо Павла прошла Софья Синекаева. Она была в белом халате, это ее молодило. Удивительное ощущение опрятности и устойчивости исходило от ее облика. Павел внезапно подумал: «Пожалуй, она лучше всех, кого я знавал!» Он был рад, когда она присела рядом. Ее маленькие твердые пальцы были испачканы йодом и пахли лекарствами. Но это тоже были какие-то успокаивающие лекарства из раннего детства, вроде лакрицы или капель датского короля.

Она посмотрела на него внимательно.

— А вы-то сами хотите ребенка? Видите, когда хотят оба и очень, иногда стоит рискнуть. Вопреки медицине. А если нет, то ни в коем случае. Это из области психологии, наверно.

Она негромко засмеялась. И так как он не отвечал, поднялась и пошла дальше, приветливо и ободряюще кивнув ему на прощание.

«Значит, Тамара позвонила, и ей сказали, что ко мне приехала жена…» Он не успел додумать, как его снова пригласили в кабинет.

— Ну вот, мы обо всем и договорились. Никаких глупостей. Денек можно погостить у мужа, а потом возвращаться и лечь в больницу. Хотите, устроим здесь. Нет? Ну, хорошо. На этом не настаиваю. А гланды советую погодя тоже вырезать — ворота инфекции! Засим кланяюсь.

Он проводил их до дверей и ласково погладил Ларису по голове:

— Берегите себя, солнышко.

— Мне хочется погулять по городу, — сказала Лариса на улице. — Я ведь первый раз в твоем Сердоболе. Покажи мне реку и Дом колхозника, где ты жил раньше. Там все еще работает тетя Шура? Ну, зайдем. Пусть она знает, что я не такая плохая жена.

Павел безропотно свернул в боковой переулок. Он знал, что и тете Шуре Лариса понравится, как нравилась всем.

Он вспомнил вдруг, как тетя Шура не так уж и давно, зайдя к нему прибраться по старому знакомству и стоя с веником посреди комнаты, говорила пригорюнившись:

— Кроме любви, нужно еще милосердие друг к другу. Жизнь длинная, неизвестно, кто в ком будет нуждаться. Был у нас в Сердоболе такой случай: муж попал под поезд, отрезало ему ногу. Жена бросила, не захотела жить с калекой. А потом сама же заболела туберкулезом, и он ее лечил. Так тоже бывает.

Павел вздохнул и искоса посмотрел на Ларису: она шла и улыбалась. Щеки ее порозовели, и на фоне деревянных домиков под снежными крышами она снова стала казаться пряничной игрушкой. К ней вернулось прекрасное расположение духа; должно быть, потому, что с нее сняли тяжесть решения.

После ужина, когда ее снова стало тошнить, она только сказала:

— Скорее бы кончилось!

О девочке Ангелине она не вспомнила больше ни разу. И только ночью, приложив руку Павла к своему обнаженному телу, испуганно прошептала:

— А ведь оно еще здесь. Еще здесь.

Павел стиснул зубы.

На следующий день, провожая жену, он последил, чтобы она хорошенько закуталась, вошел в вагон, проверил, тепло ли там, удобно ли место, хотя Ларисе было ехать меньше полусуток. Они договорились, что он постарается скоро приехать.

Из-за толстого стекла она еще чертила ему какие-то знаки: он только кивал головой, не понимая.

В мартовскую ростепель Павел получил отпуск и уехал в Ялту, так и не увидев больше Тамары.

Перед отъездом он провел несколько дней в Москве, почти не расставаясь с сыном.

Виталик рос капризным, часто задумывался, легко раздражался и плакал. Но вместе с тем у него была и какая-то смешная, почти покровительственная любовь к матери. Словно он чувствовал, что Лариса не может ни от чего защитить его и он сам должен быть ей опорой. Они разговаривали, как ровесники, дразнясь или дуясь друг на друга. Лариса не умела ни к чему принудить сына; он сам, сжалившись над ней, принимал лекарства, натягивал свитера, но зато она должна была рассказывать ему сказки. Сказки были одни и те же, плод скудной Ларисиной фантазии.

— И прилетел светлячок к божьей коровке…

— Нет, — поправлял Виталик, — сначала он сел на сучок и поправил фитилек.

— Сначала сел на сучок, — послушно соглашалась Лариса. Но вдруг взмахивала в досаде рукой: — Ах, отстань ты от меня, Виталик-бормоталик!