Письма. Том III (1936) - Николай Константинович Рерих

что теперь Дом их, суммирует все происходящее. Можно понять, почему собраны сейчас люди, не имеющие ничего общего с просвещением и народным образованием. Почему собрался клан? Мамаша на улице оповестила цель этого самозваного сходбища — они собрались для того, чтобы завладеть Домом. Но если эта цель их так ярко оповещена самою же их мамашею, то ведь она не может остаться неявной и для бондхолдеров, и для всех комитетов, и для жертвователей, и для учащих и учащихся — словом, для всех, чье сердце осознает и культуру, и справедливость. Страшное дело творится преступниками. Они не только завладевают Домом. Это было бы еще наименьшее. Но они оскорбляют человеческое достоинство, они поносят понятие Культуры. Если Франсис написала прекрасную книгу о восточной философии, то ей же придется записать и о западном поношении культуры. Только подумайте — в помещение культурного учреждения вводится полицейский для ареста учредителей дела, уважаемых граждан, положивших 15 лет лучшего свое[го] времени на дело воспитания и просвещения! Ночью тати взламывают замки, вероятно, ночью же покрывают обратные стороны картин, как Вы пишете, черными замазками.

Все это настолько небывало чудовищно, что [не] может вместиться в человеческое понимание. Хорошо при этих вандализмах кроме Вас присутствовали наши прекрасные друзья Дон и Дедлей. Они могли засвидетельствовать это преступление за своими подписями, чтобы запечатлеть этот позор рода человеческого. Как трогательно, что Флор[ентина] Сутро целый день, как на благородном дозоре, провела в стенах оскорбленной Школы. Воображаю, как вскипел благородный Стокс и все прочие члены Комитета Защиты. Вы пишете, что адвокаты довольны происшедшим. Действительно, если им были нужны явные доказательства некультурной природы преступников — они их имеют теперь в избытке. Защитники могут сказать и в суде, и во всей жизни, какому поношению культуры им довелось быть свидетелями. «Мамаша» по примитивности своей выдала семейную тайну о желании завладеть Домом. Но если это ее утверждение услышано посторонними и уже вошло и в устную передачу, и в письма, то ведь семейная тайна нарушилась. То самое, что каждый добросовестный человек уже предполагал, теперь стало явным. Франсис очень метко запечатлела в своем письме это решающее восклицание несдержавшейся мамаши, которое ляжет несмываемой строкой в историю происходящего вандализма.

15 июля 1936 г.

Где же, наконец, закон, по которому позволено называть почтенных граждан «ворами»? Разве не показательно, что даже полицейский возмутился и отказался исполнить гнусное приказание об аресте? Разве не должны остаться в истории этой безобразной попытки слова полицейского, обращенные к Леви: «Вас магистрат и пяти минут слушать не будет». Сколько презрения в этих словах! Представляем себе ужас Зины, когда на глазах ее совершалось такое дерзкое поругание Школы — храма просвещения. Ведь безумцы могут посягнуть на любой вандализм. Они могут попросту сжечь доставшиеся им документы. Они могут уничтожить все накопленные клише и архивы, сохраненные Франсис и Морисом. Удалось ли Вам спасти из архивов частные бумаги и неповторимые документы? Ведь в досье Юрия были документы, касавшиеся прошлой экспедиции. Можно себе представить какое-то дьявольское аутодафе, сопровожденное безумными злобными выкриками. Понимаем крик сердца Мориса, писавшего, что скоро ему придется подписываться именем Меру, уже вошедшим в его документы.

16 июля 1936 г.

Сейчас получены письма Зины и Мориса от 29/30 июня, при них доброе письмо от «Земли Колумба». Все сообщаемое говорит о том же вандализме, о том же злобном желании искоренить Вас всех или вместе, или порознь. Весьма возможно, что будут применяться методы, чтобы именно искоренять по очереди. Кому-то из Вас дать на один час дольше вздохнуть, чтобы тем легче убить душу и тело поодиночке. Денежное положение действительно тяжко. Сделано оно таковым этими же злоумышленниками. Ведь все нормальные заработки у всех нас пресечены или исковерканы злобными атаками. Неужели нельзя на чисто деловых основаниях временно до декабря под те или иные картины найти некоторую сумму? Иначе и мы должны сказать Ману о полной невозможности пользоваться его сотрудничеством. Конечно, Вы понимаете, что настоящее время наиболее неуместно для такого оповещения. Ведь неприятельские разъезды, как Вы знаете, уже появлялись. Это было, наверное, лишь начало. Злоумышленники отлично понимают, что рано или поздно или местный опытный сотрудник, или адвокат потребуется. Но спрашивается, откуда же взять деньги? По всей моей практике как художника я всегда знал, что если нужны деньги и имеются картины, то нужно эти картины продавать. Так всегда и бывает, неужели же теперь при всех бывших в Америке накоплениях такой нормальный процесс невозможен? Если же сейчас нельзя продать, то ведь можно бы под картины на деловых основаниях взять некоторые суммы. Может быть, Брат в чисто деловом отношении мог бы порекомендовать нечто. Но все это так спешно и неотложно, что там, где можно было дать месяцы, теперь этот срок превращается в неделю. Странно, что дело о клевете совершенно замерзло. Помним древнее изречение, когда на вопрос, где же взять оружие, было отвечено — оружие возьмите у врагов. Понимаем, что вряд ли можно сейчас тревожить Флор[ентину], — берегите этого ценного друга. Ведь у нее так много знакомых, и она всегда умеет сказать сильное слово. А это сейчас так важно. Уже давно я писал, что если бы нашелся кто-нибудь, могущий замолвить слово бывшему посл[аннику] в Турц[ии]. Вы правы, сообщая во всех Ваших письмах, что могут быть всевозможнейшие злоумышленнейшие нападения. А в то же время давно Указанное на этот год уже сдвигается и приближается. Вы понимаете, о каком продвижении говорится. Из Лондона приглашают на выставку во время будущей коронации, но без подъемных средств ни о чем подобном и помыслить нельзя. В Польше мечтают о новом издательстве — всюду помнят и тянутся. Теперь получен номер Литовского журнала, изд[анного] нашим Обществом[444]. И во все это налаженное и растущее вторгся злоумышленный вандализм, зверски приводимый в действие кланом, как тех справедливо назвала Франсис в своем письме. Какое несчастье, что, когда Броди предлагал их адвоката, не представилась возможность воспользоваться этим предложением, ведь, наверное, сам Чарльз за него и заплатил бы и при участии Миллера все бы сложилось так, как нужно. Между прочим, где сейчас Чарльз? Ведь на деловом основании можно бы продолжить переговоры с ним о картинах. Удивляемся на Плаута, неужели ни дело о клевете, ни все другие дела, так тесно связанные, не двигаются? Надеюсь, Плаут оценил Совет о посещении я[понского] консула. Иначе как же могут даваться Советы, ибо для всего существуют свои сроки. Каждый отлично понимает, что не может быть бессрочного обстоятельства.