Падение царского режима. Том 2 - Павел Щёголев

Председатель. — Представитель верховной власти является лицом безответственным, ответственным является тот министр, который докладывал ему; на каком же законе основывалось такое действие министра, этого вы нам все-таки сказать не можете?

Щегловитов. — Я доложил последние соображения.

Председатель. — Вот еще случай с сенатором, покойным Арнольдом, — случай, который много шума сделал в судебном ведомстве. Говорилось о нем неоднократно и с трибуны государственной думы.

Щегловитов. — По отношению к покойному Федору Федоровичу, при самом вступлении в министерство, я застал такое положение. За разрешение митинга в Кремлевском здании судебных установлений в Москве, о нем последовала высочайшая резолюция в том смысле, чтобы его удалить из Москвы. Но эта резолюция, по ходатайству Акимова, была отложена, и я старался к этой резолюции не возвращаться и, так сказать, не напоминать… Но оттуда-то исходили постоянные напоминания…

Председатель. — Откуда и кому?

Щегловитов. — От верховной власти… Напоминания, которые я слышал в виде вопросов такого рода: «А что же? Все еще продолжает в Москве действовать такой-то?» На что я говорил: «да», и при этом, так как меня с Арнольдом связывали прежние мои добрые отношения, я всегда аттестовывал Арнольда с самой лучшей стороны и никогда против этого человека не позволил бы себе ни одного намека, сколько-нибудь могущего затемнить добрую память этого, на мой взгляд, действительно хорошего судебного деятеля… Так тянулось, если не ошибаюсь, года полтора. Его управление, как старшего председателя, относится ко времени 1907 года.[*] И вот этот видный процесс… Я с ним много раз говорил лично, потому что, повторяю, нас связывали добрые отношения, — я говорил, что вот такое, собственно говоря, печальное положение: к такому уважаемому человеку создалось такое предвзятое отношение!… И его это самого огорчало, потому что, я должен сказать, этому человеку совершенно напрасно приписывали даже какой-то чрезмерный либерализм… Конечно, он не был человеком консервативного направления: я себя считал более консервативным, чем он. Он был более отзывчив, так сказать, к явлениям либерального порядка и к их оценке… Но, во всяком случае, это был глубокий монархист. Это я могу, ссылаясь на мои, прямо дружеские разговоры с ним, удостоверить. И вот, наступило, наконец, время, когда я получил прямое указание, во что бы то ни стало, заменить его другим лицом… Я ходатайствовал, тем более, что я знал, что Федора Федоровича Петроград совершенно не устраивал, а Москва им дорожила. К Москве, так сказать, и его симпатии тяготели… Но, тем не менее, это приказание было категорическое. И вот тогда я пригласил Ф. Ф. и сказал ему об этом. Он мне сказал: «Ну, что же делать, Иван Григорьевич! Ведь как видно было и раньше, — этот вопрос неустраним. Я вас покорнейше прошу только об одном — позаботьтесь о возможно лучшем материальном моем обеспечении…» Тогда я просил министра финансов того времени, Коковцова, в этом случае помочь моему приятелю, дать размер содержания, который превосходил обычную норму. Ему было испрошено тысяч девять, — если память не изменяет. Вот, собственно говоря, как это происходило. Теперь вопрос о нарушении несменяемости. Не желая Комиссию затруднять какими-нибудь разъяснениями, я признаю, что здесь нарушение несменяемости допущено было. Существует, однако, иное мнение, которое я слышал, — и оно мне казалось правильным: достаточно взглянуть на труды московского юридического общества, касающиеся устройства сената. Там встречается вопрос о сенаторской несменяемости: оказывается, сенаторы кассационного департамента не пользуются несменяемостью до нового закона по учреждению сената, который, вероятно, скоро войдет в жизнь. И вот, в силу этого, существовало такое мнение: если старший председатель имеет звание сенатора, то, как сенатор, есть должность 3-го класса, а старший председатель — 4-го, его служебное положение должно, так сказать, учитываться по этому высшему рангу…

Председатель. — Он был сенатор.

Щегловитов. — Я все-таки хочу сказать, что я здесь в таком отношении…

Председатель. — Почему вы не ответили non possumus, — ибо деспотии нет? Почему министр юстиции не ответил представителю верховной власти: мы не можем?…

Щегловитов. — За это, я повторяю, я заслуживаю осуждения, — не только потому, что нарушение было допущено, что я не умел остановить верховную власть (потому что, как вы правильно изволили сказать: верховная власть безответственна, ответственны мы, министры, — это никакому сомнению не подлежит)… Но, кроме того, мне это еще обидно, по чувству того отношения, которое, простите, я несколько подробно характеризовал, потому что это обстоятельство у меня осталось, как обстоятельство очень тяжелое…

Председатель. — Обстоятельство тяжелое — не только в виду вашего отношения к Арнольду, а принимая во внимание личность этого человека: это совершенно бескорыстный человек и судья.

Щегловитов. — Для меня — человек, которого я очень высоко ценю…

Председатель. — Какое участие вы принимали в деле Бейлиса.

Щегловитов. — Обычное, которое вообще я проявлял к возникающим уголовным делам…

Председатель. — Разве это дело было обычное?

Щегловитов. — Нет, это дело было исключительное.

Председатель. — Может быть, и внимание, которое вы уделяли этому делу, было также необычное?

Щегловитов. — Нет, особого внимания не было… Это дело в судебном порядке велось.

Председатель. — Во всяком случае, вы хорошо были осведомлены о ходе этого дела?

Щегловитов. — Донесения поступали все время.

Председатель. — Чем была вызвана командировка в Киев по делу Бейлиса вице-директора Лядова!

Щегловитов. — Очевидно, для более подробного ознакомления с предварительным следствием.

Председатель. — Но ведь не по каждому делу командируется вице-директор. Это первый факт, на который я натыкаюсь при рассмотрении этого дела, и он говорит, что дело это было чрезвычайное и отношение к нему министерства было тоже несколько необычное.

Щегловитов. — Газеты очень шумно к нему относились, и невольно министру юстиции приходилось несколько более вооружать свои способы осведомления этим делом. Этим и объясняется командирование Лядова.

Председатель. — Вы командировали, т.-е. это было по вашему распоряжению?

Щегловитов. — Конечно.

Председатель. — Какое же поручение было дано Лядову?

Щегловитов. — Ознакомиться со всеми подробностями дела.

Председатель. — Он вам представил доклад?

Щегловитов. — Очевидно.

Председатель. — То-есть вы говорите предположительно?

Щегловитов. — Я сейчас не помню, есть письменный доклад или нет. Может быть, ограничилось и устным докладом…

Председатель. — Разве обычно такие исключительные командировки кончаются устным докладом.

Щегловитов. — Да, возможно…

Председатель. — Вами делались по этому поводу доклады представителю верховной власти того времени?

Щегловитов. — Нет… кроме, может быть, самого общего по этому делу.

Председатель. — Вы не помните, чтобы вам, по возвращении Лядова, было предоставлено в письменной форме содержание дела? Список был представлен?

Щегловитов. — Этого я не помню.

Председатель. — Вы не помните о том моменте дела Бейлиса, когда следователь Фененко не хотел его привлекать?

Щегловитов. — Это я помню, что он встречал затруднение…

Председатель. — Вы помните, чем разрешилось это затруднение следователя?

Щегловитов. — Не последовало ли передачи Машкевичу этого дела?…

Председатель. — Это произошло несколько позже. А тогда, вы помните, прокурор киевской палаты предложил привлечь Фененко к ответственности… Каково же было ваше участие в этом эпизоде?

Щегловитов. — Тут я не помню… А было мое участие здесь?

Председатель. — Значит, вы этого не помните?

Щегловитов. — Я не помню.

Председатель. — Вы помните рапорт прокурора киевской палаты по делу Бейлиса от 29-го июня 1911 года, с изложением имеющихся или добытых против Бейлиса улик, с донесением о том, что Бейлис привлечен к делу на основании изложенных в этом рапорте данных и заключен под стражу?

Щегловитов. — Я этого в своей деятельности не помню… Может быть, я был в отпуску…