Падение царского режима. Том 2 - Павел Щёголев

Соколов. — А чем вы объясняете увеличение числа обвинительных приговоров?

Щегловитов. — Во-первых, изменением личного состава, о котором была уже речь раньше, а затем количеством возникавших дел. Ведь, собственно, идея судебного рассмотрения политических дел начинается только с 1904 года, а в 1906 году истекло всего два года моей деятельности, как министра юстиции.[*]

Соколов. — Увеличение числа обвинительных приговоров я понимаю в том смысле, что увеличился процент обвинительных приговоров. Вы установили, что за время вашего министерства увеличился процент. Это вы объясняете изменением личного состава судей, в результате вашего наблюдения и вашего воздействия. Позвольте мне, продолжая иллюстрацию некоторых общих положений, спросить вас: вы помните дело прокурора кашинского окружного суда — Войткевича?

Щегловитов. — Я просил бы напомнить…

Завадский. — Он переведен из Кашина в Великие Луки по настоянию тверского губернатора Бюнтинга, ныне покойного, который указывал, во-первых, на его кадетские симпатии, польские симпатии и на его католическое вероисповедание, которое неудобно для предстоящего прославления мощей Анны Кашинской, а затем ссылался на неодобрительное заявление о нем видного землевладельца Калязинского уезда. Произведено было расследование прокурором Хрулевым, который защищал Войткевича и говорил, что, может быть, он несколько вял, по его выражению, но никаких заслуженных нареканий его деятельность не вызывает. После этого Войткевич был переведен в Великие Луки.

Щегловитов. — Есть письменное сообщение? В деле осталось письменное сообщение?

Завадский. — Да, есть сообщение Хрулева… И этот случай, очевидно, объясняется опять тем же соображением: как неугодный губернатору прокурор, он должен был потерять свое место?

Щегловитов. — Да.

Завадский. — Почему католик мешал прославлению мощей Анны Кашинской?

Щегловитов. — Там другие основания выдвигались…

Завадский. — Там никаких фактов нет, ничего нет, кроме того, что он имеет симпатии кадетские и симпатии польские!… Это все только выводы, так же как и у Маклакова по делу Ющенко: он писал, что Ющенко занимается пустыми разглагольствованиями. Ведь это вывод, неизвестно на чем основанный… Хотя бы один факт! Направляли дело, руководствуясь тем, что обвиняемый — поляк или к.-д.

Щегловитов. — Общая характеристика его была, я думаю, скорее неблагоприятная для него, по сведениям министерства…

Председатель. — В министерстве имелись кондуитные списки?

Щегловитов. — Да. В отношении каждого лица судебного ведомства заносились отзывы, которые поступали от старших членов магистратуры или прокуратуры.

Председатель. — Это не резало ваш слух? Я непривычен к этому: мне казалось, что кондуитные списки ведутся относительно учеников. Оказывается, относительно несменяемых судей тоже велись эти списки!…

Щегловитов. — Это не я сделал. Это до меня существовало…

Председатель. — Сейчас был затронут один вопрос. Вы признаете факт, что в ваше министерство в исключительно неблагоприятное положение были систематически поставляемы лица польского происхождения, католического вероисповедания?

Щегловитов. — Это было в губерниях Царства Польского. Там я этому придавал огромное значение.

Председатель. — А в русских губерниях?

Щегловитов. — А в русских губерниях — нет.

Председатель. — Вы этому придавали большое значение, — но на каком законе вы основывали соответственные мероприятия?

Щегловитов. — Конечно, закона я бы вам не указал…

Соколов. — Вам известно, что в петроградской судебной палате поляков совсем не принимали на должность судебных кандидатов? Таково было распоряжение старшего председателя судебной палаты Крашенинникова.

Щегловитов. — Жалоб я, по крайней мере, не получал…

Соколов. — Но, может быть, и без жалоб со стороны отвергаемых, вы могли наблюдать это явление, что они совсем не принимались?

Щегловитов. — Нет.

Соколов. — Вам известно, что после издания манифеста великого князя о польской автономии, когда поляки, кандидаты петроградского университета, думали, что отныне их будут принимать в судебное ведомство, — сенатор Крашенинников отдал распоряжение, чтобы поляки не принимались?

Щегловитов. — Мне это было не известно.

Председатель. — Какое у вас было основание для утверждения, которое вы сделали в вашей речи в государственной думе в 1909 году относительно службы в вашем ведомстве лиц польского происхождения, что эти лица «засорят это дело» (т.-е. дело суда) своим сепаратистским направлением?

Щегловитов. — Это касалось губерний Царства Польского, потому что, я помню, я в этой речи говорил: «двери суда в других местностях им открыты…».

Председатель. — Но вам не казалось, что упрек в сепаратистском направлении, обращенный к лицам вашего ведомства, — что такой упрек должен иметь твердые, реальные, фактические основания? — Потому что без этих оснований этот упрек несправедлив и, вероятно, обиден…

Щегловитов. — Я готов признать это горячими словами, которые у меня вырвались… Это не подлежит сомнению.

Председатель. — Вы утверждали, что двери суда в других частях Российской империи полякам открыты.

Щегловитов. — Это есть в стенограмме.

Председатель. — Да, в стенограмме это есть. Но, вы не знаете, насколько этот великолепный принцип равноправия реализовался? Не приходилось ли вам, как вы изволили говорить, в других частях России допускать в своей деятельности значительные отступления от этого принципа?

Щегловитов. — Поляки допускались в судебные палаты.

Председатель. — Вы помните судьбу владимирского прокурора В. М. Шаланина?

Щегловитов. — Здесь, кажется, политические основания были.

Завадский. — Шаланин, это — владимирский прокурор, о котором у меня сведения такие: он, чтобы прекратить беспорядки в тюрьме, где были политические заключенные, вошел туда, позволил им при себе курить, руку подавал, а в результате прекратил голодовку и беспорядки. После этого ему было указано, чтобы он подал прошение об отставке и уходил, хотя прокурор палаты, Александров-Дольник, применение такой суровой меры к нему не признавал справедливым.

Щегловитов. — Это было единственное основание?

Завадский. — Я не знаю. Факт тот, что после этого он должен был уйти из прокуроров суда.

Председатель. — Вы не помните в деталях этого случая?

Щегловитов. — Я могу только сослаться на материал. Это в котором году было?

Завадский. — В 1907 году. Владимирским губернатором был Сазонов. Он указывал на противоправительственный образ мыслей Шаланина, а Александров-Дольник опровергал это в своем рапорте. Шаланин был, однако, уволен от должности владимирского прокурора.

Председатель. — Вам не казалось, что хотя бы даже единичные, подобные случаи должны были страшно деморализовать судей и прокуроров и вообще лиц вашего ведомства. Ибо такая общая характеристика: «противоправительственный образ действий», как причина для увольнения прокурора суда, ведь это же страшно по-моему?

Щегловитов. — Как мне ответить?…

Председатель. — Но ведь вы приняли меры к увольнению Шаланина? — безразлично без 3-го пункта или по 3-му пункту. Ведь вы стояли во главе ведомства: должны вы были заботиться о том, чтобы ведомство давало нам правосудие?

Щегловитов. — Конечно.

Председатель. — Теперь происходит такой случай, как с прокурором Шаланиным. Вы знаете, что такие случаи становятся известными, в особенности в судейских кругах и в кругах адвокатуры. Это деморализует ведомство. Допущение одного случая ведет за собой тысячи последствий. Вы не сознавали этого?

Щегловитов. — Мне не казалось, что будут такие тяжкие последствия.

Соколов. — Скажите, пожалуйста, за время вашего министерства, вы принимали кандидатами на судебные должности евреев?

Щегловитов. — Нет.

Соколов. — Чем вы при этом руководились?

Щегловитов. — Тем, что им, в виду их религиозных особенностей, не по плечу была бы судебная деятельность.

Соколов. — В чем религиозные особенности могли препятствовать судебной деятельности?