Первопонятия. Ключи к культурному коду - Михаил Наумович Эпштейн

Пол Фейерабенд

Под реальностью обычно понимается все объективно сущее, по контрасту с субъективным восприятием и с миром воображаемого. Конечно, можно считать субъективное и воображаемое, эмоции и фантазии особой частью реальности, но тогда последняя теряет качественную определенность в отсутствие всего ей противопоставленного, «ирреального». С другой стороны, именно граница между реальным и нереальным оказалась одной из самых волнующих и нерешенных проблем как в науке (квантовая физика), так и в философии и искусстве XX–XXI веков (модернизм и постмодернизм). Именно тогда, когда мы пытаемся зафиксировать реальность предельно четко, она начинает от нас ускользать. Пока мы на ней не сосредоточиваемся, мы еще можем предполагать гипотетически, что она есть за пределом нашего восприятия; но чем глубже вникаем в нее, тем больше она расплывается, оставляя нас наедине с восприятием и сознанием.

Трудности определения реальности

Мышление ученого: его способность наблюдать, оценивать, обобщать – выступает как первичная реальность в любом научном исследовании. Мозг, который материализм полагает единственной основой психического, тоже феномен, наблюдаемый и фиксируемый лишь сознанием. В этом смысле материализм, отдающий первенство материи, – это вторичная, искусственная конструкция, не отвечающая принципу экономности мышления, которое должно опираться прежде всего на свои собственные данные, на реальность самого сознания. Собственно, таково обоснование реальности у Декарта: «Cogito ergo sum» – «Мыслю, следовательно существую».

Если понимать под материей нечто, лежащее за пределами всех наблюдаемых нами явлений, то она остается иксом, неизвестным. Мы только можем строить косвенные предположения о некоей субстанции, лежащей в основе внешнего мира. Постулат о существовании материи вне сознания и восприятия, да еще в качестве первичной реальности, все объясняющей, – это абстракция, выводящая за пределы достоверного опыта. Известно, что Сэмюэл Джонсон в ответ на солипсический аргумент своего старшего современника епископа Беркли о том, что мир – это лишь наши ощущения, с силой ударил ногой о камень – и воскликнул: «Вот как я это опровергаю». Однако он опроверг это опять-таки лишь ощущениями. Твердость, осязаемость, непроницаемость физических объектов – причина, по которой большинство людей отвергает идеализм. Однако сама осязаемость, непроницаемость и т. д. – это тоже качества нашего опыта, проекция ощущений, которые знакомят нас с миром. Камень вне наших зрительных и осязательных ощущений, сам по себе – это вероятностная флуктуация элементарных частиц. Только благодаря наблюдателю квантовая система становится классической, превращается из аморфного облака возможностей в эмпирическую реальность, то есть перестает сосуществовать сразу во многих вероятных состояниях в пользу одного из них. Нильс Бор утверждает:

При более тщательном рассмотрении обнаруживается, что процесс измерения оказывает существенное влияние на те условия, которые содержит в себе само рассматриваемое определение физической реальности…  Эти условия должны рассматриваться как неотъемлемая часть всякого явления, к которому с определенностью может быть применен термин «физическая реальность»[312].

Здесь, на переднем крае познания, вооруженные самыми совершенными приборами, мы, по мысли Н. Бора, «имеем дело с явлениями, не допускающими резкого разграничения между поведением объектов самих по себе и их взаимодействием с измерительными приборами»[313].

Самый трудный методологический вопрос в современной физике, занятой такими теоретическими конструкциями, как «кварки» и «струны»: что, собственно, исследуется? Каков статус так называемых физических объектов и в какой степени они могут быть названы «физическими» и «объектами», коль скоро они взаимодействуют с орудиями своего наблюдения и возникают на кончике математического пера? Если раньше открытия и изобретения строго различались: открытия чего-то реально существующего в природе, но изобретения чего-то полезного в технике, – то теперь открытия все больше стали превращаться в изобретения. Разница между ними стала стираться. Чем больше углубляешься в реальность, тем глубже погружаешься в способы ее осознания и конструирования.

Если теперь обратиться от науки к культуре, то в сходном смысле понятие «гиперреальность» было выдвинуто в середине 1970-х годов итальянским семиотиком Умберто Эко и французским философом Жаном Бодрийяром, которые отнесли его к исчезновению реальности при господстве средств массовой коммуникации. Казалось бы, они стараются запечатлеть реальность во всех ее мельчайших подробностях, но на таком уровне точности сами технические, визуальные средства производят новое качество реальности, которое можно назвать «гипер». Гиперреальность создается все более совершенными способами восприятия и воспроизведения реальности, в том числе растущим потоком визуальной информации, которая не просто искажает или маскирует, но конструирует ее, представляет в формах даже более достоверных и демонстративных, чем реальность наличного факта (да и сам факт, лат. factum, – это, по своей этимологии, нечто сделанное, от facere – делать). Для примера можно напомнить о влиятельном течении в изобразительном искусстве конца ХХ – начала ХХI века, которое так и называлось – «гиперреализм» (или «фотореализм»). Произведения гиперреализма – огромного размера рисованные фотографии, функционирующие как картины. На них кожа человеческого лица предстает в таком укрупненном плане, что можно различить мельчайшие поры, шероховатости, которые мы не замечаем при общении с людьми. Это и есть эффект «гипер» – реальность приобретает такие «сверхреальные» черты, которые на самом деле навязываются техническими средствами ее воспроизведения.

Согласно Бодрийяру, реальность исчезает в современном западном мире, плотно окутанном сетью массовых коммуникаций, поскольку она перерастает в гиперреальность, производимую искусственно:

Реальность сама идет ко дну в гиперреализме, дотошном воспроизведении реального, предпочтительно через посредничающие репродуктивные средства, такие как фотография. От одного средства воспроизведения к другому реальность испаряется, становясь аллегорией смерти. Но в определенном смысле она также усиливается посредством своего разрушения. Она становится реальностью ради самой себя, фетишизмом утраченного объекта: уже не объектом репрезентации, но экстазом отрицания и своего собственного ритуального уничтожения: гиперреальностью[314].

«Симулякр никогда не скрывает правду, он и есть правда, которая скрывает, что ее нет» – известный эпиграф Бодрийяра к его книге «Simulacres et Simulation»[315]. Легко угадать, что бодрийяровские симулякры могут послужить удобным теоретическим оправданием пропагандистских концепций «постправды» (post-truth), «информационных фейков» и «альтернативных фактов», получивших хождение во второй половине 2010-х годов.

Таков парадокс: чем точнее становятся средства познания физической реальности, тем менее она может быть зафиксирована как собственно реальность, отличная от условий своего познания. Чем правдивее метод наблюдения и воспроизведения, тем более сомнительной становится сама категория «правды», поскольку наиболее точно и полно представленный предмет перестает отличаться от своего подобия. Правдивость ставит правду под вопрос.

Реальность человеческого бытия

Одна из самых устойчивых тенденций в научном понимании реальности – материализм и редукционизм. Например, с прогрессом биохимии и нейропсихологии за последние десятилетия усилилась уже доминирующая с середины XIX века установка объяснять душевные состояния человека воздействием химических веществ. Нобелевский лауреат биохимик Фрэнсис Крик, сооткрыватель