Лис - Михаил Нисенбаум

двоих, если бы не разница их роста, почти комическая. Что-то знакомое угадывалось в этой парочке, в задумчивой праздности их походки, в двух срифмованных портфелях, которые долговязый парень нес в одной руке.

Через несколько шагов расстояние сократилось настолько, что можно было разглядеть лица влюбленных. Сердце Тагерта заколотилось – главным образом из-за совершенной невероятности увиденного. Как? Навстречу, держась за руки, двигались аспирант Роман Гутионов и третьекурсница Вера Бородима. Те самые, которые на глазах Тагерта стали врагами, когда обсуждали определение слов «нормальный человек». Гутионов не тотчас заметил латиниста, а Вера, покраснев, пискнула: «Здрасьте». Тагерт успел подумать, что на свидании женщина всегда сохраняет наблюдательность лучше, чем мужчина. Поздоровался и аспирант, соблюдая английскую невозмутимость, какую обеспечивал его почти двухметровый рост.

Что-то происходило в окружающем мире, что-то должно было вот-вот случиться с самим Тагертом: именно сейчас он ощутил это до дрожи. Разминувшись с влюбленными и продолжая улыбаться усилием воли, Сергей Генрихович ускорил шаг, вдыхая вечерние запахи запечалившейся улицы.

•

После второй пары на выходе из аудитории Тагерта встречала Юля Жернакова, новый лаборант кафедры иностранных языков.

– Вас просили зайти в отдел кадров. – Лаборантка смотрела на Тагерта так, словно собиралась детально задокументировать его реакцию.

Встретив этот взгляд, Тагерт не стал спрашивать, зачем его вызывают, ответил «зайду» и отправился на следующую пару. Юля Жернакова в прошлом году училась у него, но сейчас смотрела на него не как на старого знакомого, а как на проштрафившегося подчиненного.

В городе третий день солнце пекло по-летнему, и клены во дворике блестели лаком красноватых почек. В квартире маляры белили потолки, клеили обои, до ночи играла музыка на заляпанной краской магнитоле, и Тагерт радовался дням, когда приходилось подольше задержаться на работе. Аудитории, коридоры сверкали чистотой, а может, так казалось после домашних газет, мешков с мусором, засохших малярных валиков, ощетиненных слипшимися клочьями.

Отдел кадров занимал две небольшие смежные комнаты в административном крыле. В том же крыле располагались бухгалтерия, кабинет проректора по общим вопросам и университетский архив. Сюда редко заглядывали студенты, и этаж казался частью солидного ведомства, занимающегося то ли международной торговлей, то ли секретными военными операциями. Интересно, что начальница отдела сидела в кабинете тремя этажами выше.

В первой комнате было пусто, в дальней визжал и стрекотал матричный принтер. Две молодые женщины подняли глаза на Тагерта. Сперва обернулась сидевшая у окна, затем поглядела и та, что работала за компьютером. Тагерт знал печатавшую в лицо, но имени не помнил.

– Здравствуйте, Сергей Генрихович, – сказала она, поднимаясь из-за стола. – Тут такое дельце. Вам надо ознакомиться с приказом и расписаться.

Слово «дельце» Тагерту не понравилось. Появление уменьшительных суффиксов в речи чужого человека всегда настораживало и предвещало нечто такое, что эти суффиксы призваны смягчать. Сидевшая у окна кадровичка отвернулась. Знакомая Тагерта подошла к стеллажу, сплошь уставленному одинаковыми папками. Сергей Генрихович отметил, что у кадровички стройная, девичья фигура и прическа замужней дамы. На запястье руки, потянувшейся за папкой, повязана красная нитка. На обложке значилось: «Приказы-2006/2007». Женщина положила папку на стол, пролистала пробитые дыроколом страницы, осторожно проводя их по скобам держателя, нашла нужный документ и расщелкнула железные кольца. Протянула бумагу, не глядя в глаза.

В приказе значилось, что с пятнадцатого мая Тагерт уволен с должности заместителя декана по воспитательной работе в связи с переходом на работу в должности доцента кафедры иностранных языков. Приказ подписал Водовзводнов, и это взволновало Сергея Генриховича больше, чем сам факт увольнения. Почему? За что? Тагерт организовал театр «Лис», литературное объединение, «Дефиницию», кружок меломанов и гитарный клуб. Он проводил в университете дни напролет, уходя поздно вечером. Впрочем, все его кружки и клубы собирали человек сорок-пятьдесят – пустяк в масштабах вуза. «А вдруг теперь отберут квартиру?» – мелькнула безумная мысль. Он расписался в строке «с приказом ознакомлен» и бросился в ректорат – объясниться. Не нужно восстанавливать его в должности, он будет заниматься тем же бесплатно. Но пусть Игорь Анисимович поймет его и не сердится.

В приемной стояла безмятежная тишина. Секретарша ректора Анжела раскладывала на компьютере пасьянс и при появлении Тагерта даже не собиралась этого скрывать. Выжидательно глядя на посетителя, она готовилась ответить на вопрос и тотчас вернуться к игре. Поздоровавшись, Тагерт спросил, можно ли попасть к Игорю Анисимовичу «по служебной необходимости».

– Игорь Анисимович на больничном, – отвечала Анжела.

– Когда же? На будущей неделе?

– Пока неизвестно. – Взгляд секретарши не выражал нетерпения, но чувствовалось, что лимит вопросов вот-вот будет исчерпан.

Почему-то именно это нескрываемое раскладывание пасьянса подсказывало, что ректора нет на месте давно и появится он не скоро. Выходя из университета Тагерт столкнулся с Алевтиной Углановой. Они поздоровались, но не остановились для разговора.

Глава 27

Две тысячи седьмой

Когда это началось? Как получилось, что именно эта девочка – не лучшая и не худшая ученица – заняла все мысли, а мысли превратились в бурелом, весеннее болото, заповедник косматых предвестий? Лия, Лия, дух этого леса, манящее эхо, подружка-пастушка всех здешних зверей. Может, вести отсчет с того самого первого ее опоздания? С первой ее смешной обиды? Нет, скорее, с того укола грусти, почти безболезненного – только долго потом что-то поднывало, то ли медленно заживая, то ли пытаясь разболеться по-настоящему.

Чеграш сидела на задней парте со своей подружкой Маней Вольпиной. Вроде они и записывали, но и успевали о чем-то неслышно переговариваться, причем Лия изредка поглядывала на него – мол, не решишься ли ты нам помешать? Тагерт продолжал вещать про указательные местоимения, но тоже поглядывал – не перейдут ли подруги границы. И вдруг посреди тишины раздался смех – негромкий, нежный, но взахлеб – и тут же Тагерт увидел испуганный взгляд Вольпиной и Лию, закрывающую рот обеими руками. Какие же у нее были глаза!

– Хотел бы я так радоваться местоимению hic, haec, hoc[28], Чеграш, как вы, – сказал Тагерт укоризненно: ему было обидно, что Лия смеялась не его шутке.

Девушка снова рассмеялась, теперь открыто. Глаза ее блестели такой силой жизни, какая не вместится и в тысячу глаз. Вот в этот самый момент Тагерт почувствовал легкий укол: почему подобная и даже именно эта девушка, почему эта радость жизни никогда не будет иметь с ним ничего общего? Почему его судьбу никогда не навестит такое счастье? Чувство мелькнуло (мгновенно, куда скорее, чем длится объяснение) и пропало. Но что-то с этих самых пор переменилось в воздухе. Тагерт ходил на пары, хлопотал о квартире, готовился к докладу, а пустяки и случайности понемногу сплетали маршруты, сны и судьбы двух ни о чем не подозревавших смертных.

•

С чего началось? На листочке с контрольной по латыни, написанной отличницей Сапожковой без единой ошибки, Тагерт нарисовал рядом с оценкой кривенький цветочек. Вроде звездочки у