Лис - Михаил Нисенбаум
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Дальше все шло по заведенному порядку – приветствия команд, частушки, комические сценки, конкурс капитанов, викторина.
Как я рад, как я рад,что я вызван в деканат, —пел долговязый Юра Принский, и стекла зала дрожали от хохота. После многократных правок в сценарии остались только диетические шутки, которые Алевтина считала не слишком смешными. Но благодарная публика радовалась узнаванию на сцене своих товарищей, их забавным движениям, голосам, выражению лиц, а еще той возбуждающей близости большого числа своих – мальчиков, девочек, – заряжающей энергии праздника, проживаемого притом вместе со взрослыми и в некоторой воображаемой оппозиции к ним. Конечно, финансисты и юристы болели за свои команды, поддерживали их аплодисментами и плакатами, то и дело взметавшимися над рядами. Кто-то из ребят в амфитеатре в знак высшего одобрения засвистел, однако к нему тотчас бросились две методистки, которые знаками и перекошенными лицами показали смельчаку, что такие фокусы на официальном мероприятии недопустимы.
Между конкурсом капитанов и викториной на сцену выпустили Колю Гогнадзе. Коля вышел в цыганской рубахе гранатового шелка, напряженно улыбаясь и глядя куда-то поверх зрителей. Фонограмму включили не сразу, но Коля терпеливо ждал, держа на весу микрофон и кивая пока не слышимой музыке. Но когда зазвучала минусовка, зал начал хлопать в такт с первых же аккордов. Коля, самозабвенно раскачивая свое небольшое коренастое тело, запел:
Ветер песни поетВ моем кармане,Ветер в перьях играетВольного орла.Сильный голос захватил сидящих, и на припеве хлопали даже члены жюри:
Это красное платьеДля чего ты надела,Словно пламя в объятьяхВольного костра?Последние аккорды песни перекрыла сокрушительная овация, Николай Гогнадзе приложил руку к гранатовому шелку рубахи в области сердца и, кланяясь, удалился за кулисы.
Иногда Але, сидевшей в первом ряду, удавалось обернуться и оглядеть зал. Интересно, здесь ли Тагерт, понимает ли масштаб ее успеха? Встречаясь взглядом с однокурсниками, она коротко кивала. Но более всего ее внимание приковывал ряд, где сидело руководство университета. Аля видела, что Ошеева одобрительно улыбается, изредка присоединяясь к аплодисментам, члены жюри смеются, переглядываются и явно получают от происходящего удовольствие. Среди этих веселых начальственных лиц ее поразило одно лицо, казавшееся здесь чужим, почти неуместным. Это было бледно-желтое исхудавшее лицо Водовзводнова. Ректор тоже улыбался и хлопал вместе с другими, но чувствовалось, что настоящего участия в происходящем он не принимает. Аля увидела, как Ошеева что-то шепнула ему, Водовзводнов не сразу понял, потом покачал головой. Отрешенная улыбка застыла на его лунном измученном лице.
После финальных выступлений команд жюри подвело итоги. На сцену под гомон и хлопки вышла Ошеева. Подкрутив стойку микрофона, она произнесла:
– Друзья! У нас сегодня два больших праздника: Международный женский день и рождение художественной самодеятельности Государственного финансово-юридического университета. Мы мечтали об этом много лет. Огромное спасибо вам лично, Игорь Анисимович, ваши идеи и мечты ведут университет к новым победам!
Елена Викторовна сделала паузу, и зал понятливо отозвался овацией.
– Но главное: спасибо вам, наши талантливые студенты, – и тем, кто сейчас играл на сцене, и вам, сидящим в зале. Впереди у нас много интересного.
Ошеева придала голосу звонкой восклицательности, которая высекла фонтанчик новых аплодисментов. Победила команда юрфака, но хвалили и финансистов, снова поздравляли с праздником дорогих женщин. Наконец, зрители начали расходиться. Аля чувствовала, что опустошена, но у этой опустошенности был привкус заслуженной победы. Дальше открывалась дорога к новой жизни – к собственному театру, своим режиссерским постановкам, к новым знакомствам, чувствам, гастролям. Почти не разбирая веселого гомона кавээнщиков, она послушно следовала с ними в направлении кафе, где решили отпраздновать успех. Ей казалось, что вокруг сверкают не голоса товарищей, а огни ее счастливых звезд.
Глава 26
Две тысячи седьмой
Вся передовица и еще полторы полосы газеты «Наш университет» были посвящены КВНу. Газета поместила и поздравления от руководства, и отзывы зрителей, и интервью с Алевтиной Углановой. Через неделю после выхода номера Алю Угланову пригласили в ректорат. Елена Викторовна, освещенная лучом солнца, точно театральным прожектором, благосклонно, по-свойски, кивнула на стул: садись. Еще раз поздравив с успехом, прибавила: эта победа – только начало.
– Через два месяца еще один праздник, даже более важный, – сказала Ошеева, – День Победы. Хорошо бы устроить театральное приветствие для наших ветеранов. Тематический концерт «Священной памяти верны».
Алевтина опустила глаза, словно впервые увидела собственные сапожки, и некоторое время молчала. Затем подняла голову и тихо произнесла:
– Елена Викторовна, я бы хотела заняться, наконец, театром. Мы ведь договаривались…
– И занимайся, теперь все пути тебе открыты. Ректорат тебе полностью доверяет. А майское представление… Это же совсем не трудно, так?
Аля почувствовала себя загнанной в западню. Отказаться от Дня Победы – значит, перечеркнуть свои достижения и испортить отношения с руководством. Но заниматься одновременно театром и праздничными мероприятиями не получится. По крайней мере, не получится отдаваться театру целиком, а как еще можно посвятить себя сцене?
– Но ведь есть еще Сергей Генрихович, – возразила она. – Он тоже мог бы подключиться, разве нет?
На лице Ошеевой наметилась едва заметная улыбка. А может, Але показалось.
– Разумеется. Но ведь он и к КВНу мог бы подключиться, даже должен был. Почему же не подключился? Может, Сергею Генриховичу это не очень интересно? Может, он готов заниматься только элитарными постановками раз в год?
– Давайте с ним поговорим? Хотите, я…
Ошеева подняла руку, останавливая Алевтину.
– У нас появилась новая организация: Союз студентов ГФЮУ. Он координирует всю студенческую деятельность: конференции, газету, самодеятельность, спорт, да мало ли что еще. Не нужно отнимать у Союза День Победы. Это дело молодых. А Сергей Генрихович пускай свой мертвый язык преподает.
•Был ясный вечер, когда не хочется уходить из-под открытого неба и любое помещение кажется душным, точно чулан. Тагерт направлялся от метро на вечерние пары, стараясь не ускорять шага: он вышел слишком рано и теперь тянул время, чтобы подольше оставаться на свежем чирикающем воздухе. Как всегда, поначалу встречалось больше посетителей, возвращающихся из зоопарка: родителей с детьми, школьников, парочек. Некоторые несли мотки розовой сахарной пряжи на палочке, другие то и дело макали пластмассовые кольца в гильзу с мыльной жидкостью и выдували гирлянды зыбких радужных шариков, лопающихся на лету. После поворота на Зоологическую улицу состав прохожих менялся: здесь преобладали студенты и преподаватели университета и редкие сотрудники института физики Земли, также примыкавшего к зоопарку.
Огибая бок искусственной скалы, отделявшей от улицы новую территорию зверинца, Тагерт увидел метрах в пятидесяти парочку, которая так же медленно, как и он, двигалась навстречу, вероятно, к метро. Он бы не обратил внимания на этих
