Я не выйду за варвара (СИ) - Вишневецкая Мирослава

— Нет, Витторио! — плакала она.

— Нелюдь! — ещё один удар о её бедра.

— Перестань! — взмолилась она, не оставляя попыток отстраниться.

— Животное. — очередной движение, уносящее меня в рай.

— Прошу тебя! — не прекращала хныкать Эрлин.

— Просишь? — наигранно удивился я. — Да, милая, я знаю, что ты просишь. И ты напросилась. Сама.

Накрутил её густые волосы на кулак и приподнял голову, чтобы она видела, как я присваиваю её себе.

— Глаза открой! — приказал ей, когда она стыдливо прикрыла свои изумрудные очи.

Она не смогла ослушаться.

— Ты ведь этого хотела? Этого добивалась, когда дразнила меня? Ну так что, нравится? Нравится, как этот варвар дерёт тебя?

— Больно… — прохрипела она мне в губы. — Мне больно.

О, Боги, что я творю?! Я и вправду насильник и варвар. Я буду корить себя. Винить во всех смертных грехах. Но…

Утром.

Когда ко мне вернется человеческий облик. Потому что сейчас мне слишком хорошо, чтобы думать об этом. Я пьянею от этих порочных ощущений. Во мне не осталось ничего человеческого. Только грязная животная похоть к ней. Да, я последняя мразь в империи. Но мне нравится видеть, как ей больно подо мной. Нравится чувствовать её теплую девственную кровь на свой коже. Я теряю здравый рассудок от слияния с ней. Растворяюсь в ней. Каждым своим движение, будто подтверждаю свои права на неё. Доказываю, кому она принадлежит.

— А мне не было больно? — целую её за ушком. — Ты ведь знала, что я не могу притронуться к тебе. — не спрашивал, утверждал. — Знала и намерено заводила меня.

— Нет, неправда! — простонала моя жена, очередной раз вцепившись в меня ногтями.

— Правда, Анна Аврора.

Я грубо смял её грудь, прильнул губами к шее. И снова резко вбился в её обессиленное тело.

— Остановись, Витторио! — молила моя мучительница.

Она даже не догадывалась, что этим ещё больше заводит меня. Я нашел её губы своими, чтобы закрыть её рот, и начал вторгаться ещё и туда. Пил её, как сладкий нектар. Сжимал аппетитные ягодицы, плотнее прижимаясь к ней. Мне было всё мало. Мало, хоть и так уже взял её. Мне нужно было ещё. Хотелось большего. Я чувствовал себя, как девственник, впервые дорвавшийся до женщины. Все мои предыдущие связи, в сравнении с этой ночью, казались жалкой прелюдией. Я двигался, как сумасшедший, наслаждаясь каждым рывком. Сжимал стройное тело своей жены, покрывал его поцелуями, которые сродни сравнить с укусами. Оставлял следы на её нежной коже и зализывал их, словно прося прощение за содеянное. Мое наслаждение всё нарастало и нарастало. Я чувствовал, что уже близок. Анна Аврора громко стонала подо мной, доводя меня до исступления. Все мои чувства обострились. Я был на пределе. Сердце гулко билось в груди, сознание затуманилось дурманом. Последний резкий толчок и я наконец достиг пика, содрогаясь всем телом от наполнявшего меня удовольствия. Навалился на неё всем своим телом. С моих губ сорвался сдавленный хриплый стон. Дрожащими руками я прижал Анну Аврору плотнее к себе. Уткнулся носом в её шею, вдыхая ставший уже таким родным запах. И наслаждался. Наслаждался удушающими волнами острого удовольствия, полученного от соития с ней.

Я пробыл в таком положении ещё немного, пытаясь выровнять дыхание. Анна Аврора продолжала тихонько всхлипывать. По её виску прокатилась горькая слеза, которую я немедля слизал языком, смачно причмокнув, смакуя сладкий вкус своей победы. Я подчинил её. Заставил. Сделал с ней то, о чём столько времени мечтал. Я поцеловал её висок и переключился на левое ушко.

— Т-шш. — тихо прошипел я, пытаясь успокоить её и собрал языком солёные капли с левого виска.

А после отстранился, под вымученный стон своей Эрлин. О, Боги. До чего же она прекрасна сейчас. Аж залюбовался результатами своих трудов. Раскрасневшаяся, изнеможённая, покрытая следами моей любви, она тяжело дышала, соблазнительно приоткрыв опухшие от поцелуев губы. Анна Аврора лежала раскрытая передо мной, не в силах спрятаться от моего затуманенного взгляда. Измазанная девственной кровью и моим семенем, моя… Только моя Эрлин. Я испачкал её собой. Опорочил. Отобрал её честь. А она всё равно осталась такой же чистой и непорочной, как раньше. Разве такое возможно?

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Я заботливо укутал Анну Аврору простыню и, улегшись рядом, прижал её дрожащее тело к себе. Она тихо всхлипывала у меня на груди, пока я нежил её в своих крепких объятьях. Уткнулся носом в её макушку и дышал ею, стараясь выровнять никак не желающее приходить в норму дыхание. Я всё еще испытывал поражающую легкость и эйфорию от близости с ней. Сердце продолжало набатом бить в ушах, заглушая потуги разума в голове. Рука собственнически сжимала ягодицу Анны Авроры. В памяти хмельным флёром прокручивались её стоны. Кожу на груди приятно саднило от царапин, оставленных ее ногтями, а перед глазами то и дело всплывало, как она выгибается подо мной.

Я ещё долго не мог протрезветь, прокручивая в голове случившееся. Меня никак не хотело отпускать. Я проживал эти сладостные моменты снова и снова, прокручивая их в памяти. Пока окончательно не пришел в себя. И не осознал на трезвую голову, что же я, чёрт побери, натворил!

А самое ужасное, что я даже не успокоился! Думал, что стоит мне взять её, как первобытный самец во мне перестанет требовать разврата с ней. Никогда ещё я так не ошибался. Я жаждал её ничуть не меньше, чем раньше, если не больше.

«Святые Бескрайнего Севера, какое же я чудовище», — запоздало очнулся моя совесть.

Глава 95. Перед всем миром

Витторио:

К тому времени, как проснулась моя совесть, Анна Аврора уже уснула. Такая маленькая, хрупкая, она сладко сопела в моих объятьях, заставляя меня чуть ли не урчать от удовольствия. Её слипшиеся от слез ресницы подрагивали во сне, напоминая мне, сколь ужасно я с ней поступил. Я утратил всякий контроль над собой и брал её грубо и жестко. Совсем не так, как она того заслуживает. И самое ужасное — я причинил ей сильную боль, даже не пытаясь хоть как-нибудь облегчить её. Не остановился, не дал ей время свыкнуться с новыми ощущениями. Драл её так, будто впервые брал женщину. Как мне теперь смотреть ей в глаза? Как ей довериться мне, если я обещал защищать её, но так и не смог защитить от самого себя?

Увы, не смотря на все мои душевные терзания, я тело продолжало требовать её. После небольшой передышки я готов был вновь броситься на Эрлин, как голодный зверь. Слишком уж долго я желал близости с ней, чтобы насытиться с одного раза. Хотя что-то мне подсказывало. Что и тысячи ночей не хватит.

Но я не мог нарушать её сон только лишь с целью утолить свои плотские нужды. Лежать с ней в обнимку и чувствовать её тепло было так же невыносимо. Поэтому я попытался аккуратно переложить Анну Аврору на подушку. Она что-то хмыкнула во сне, а после скрутилась в клубочек, как кошка. Моя зеленоглазая, ручная кошка.

Я встал с кровати, натянул штаны и подошел к графину. Плеснув рома, уселся на диван и принялся запивать все пройденные нами испытания. Не мог поверить, что всё наконец-то закончилось. Мне думалось, что в любой момент в нашу спальню ворвется Анджей с круглыми от ужаса глазами и завопит мне что-то в стиле: «Ваше Величество, там такое…» и понесётся. Землетрясение, войны, восстание мертвых (Джорджа в том числе) и прочая ересь. Я бы даже не удивился, если бы небо вздумало упасть на землю. Сейчас, когда мне так хорошо, находясь рядом с ней. Один на один. Без лишних глаз. Когда я могу в любой момент коснуться её, поцеловать, закинуть её стройные ножки себе на плечи и…

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Так, хватит об этом думать, нам обоим нужно выспаться. Я просто не могу так чудовищно поступить с ней. Моя Анна Аврора и так пережила слишком многое, как для девушки, которая была взъерошена, как в тепле и ласке, подобно майской розе.

Чтобы отвлечься решил заняться делами насущными. В частности государственными. Для моей супруги это в новинку, конечно, но да, ей следует привыкать, что вся наша с ней жизнь, вплоть до постели — это дела государственные. И если раньше ей, как простой аристократке не было нужды отчитываться о своей жизни, то теперь, став императрицей, её невинность должна была стать предмет публичного обсуждения.