Романески - Ален Роб-Грийе

Последнее изнасилование в фильме сопровождалось медленным удушением жертвы, с чем совершенно не была согласна героиня, но на что добровольно пошла актриса, и потом она появилась на экране в объятиях партнера и мило улыбалась зрителям в последнем кадре фильма, словно отмечая его особым знаком, подчеркивая и выделяя его, как делают в театре умершие по ходу пьесы персонажи, выходя на поклоны и улыбаясь после того, как упадет занавес. Однажды вечером, затерявшись в толпе на выходе после окончания сеанса и будучи неузнанным, я услышал, как один зритель, чувствовавший себя прямо-таки ограбленным из-за того, что его «реалистические иллюзии» оказались обманом (то есть обманутый в данном случае в своих тайных желаниях мучителя и убийцы), буркнул своему спутнику: «А все-таки жаль, что он на самом деле не задушил эту маленькую шлюху!» — и длинно выругался. Мне хотелось объяснить ему, что страховые компании не могут страховать от подобного риска.

Порочное, извращенное, бессознательное (наиболее распространенное) не любит, чтобы ему указывали на его собственные фантазмы, чтобы их разглядывали со всех точек зрения и таким образом разбирали на части. Что касается развратных действий и сексуального насилия, то оно явно отдает предпочтение реализму, грубому, суровому, не рядящемуся в красивые одежды, как, например, в фильме Янник Беллон «Поруганная любовь» (да, там, по крайней мере, все — настоящее, все — правда, все — серьезно, крепко, надежно, никаких театральных условностей, никакой игры, никаких тебе сложных приемов, никакой манипуляции со структурой, никакой ловкости рук фокусника!). И этот фильм был снят с наилучшими намерениями и в полнейшем согласии с идеями феминизма, но его создатели не предвидели, разумеется, где закончится его «карьера»: а закончилась она тем, что его демонстрировали в кинотеатриках класса «X», расположенных близ вокзала Сен-Лазар.

Как и всякая идеология, преступная или вполне невинная, фантазм нуждается в полумраке, в тени, так как слишком прямое освещение ослабляет его власть, его влияние, его воздействие, его «империю». Он любит безымянность, инкогнито, маскировку, притворство и расцветает пышным цветом — в наилучших условиях — под защитой алиби естественности, разумеется, чисто символической, так сказать, для видимости: чтобы завлечь покупателя книжной продукции, нет ничего лучше поддельных, ложных документов, облеченных в форму романа, но с соблюдением всех правил игры, касающихся либо некоторых происшествий, связанных с проявлениями садистских наклонностей, либо со случаями кровосмесительных связей, с историями о жестоких наказаниях, коим сутенеры й клиенты подвергают посмевших ослушаться шлюх, историй о торговле «белым товаром» или о потрясающей, воистину варварской жестокости нацистов. И привлечь внимание покупателя можно при помощи невинных с виду старлеток, вырванных судьбой из обыденной жизни и брошенных в застенки средневековых крепостей, где их безжалостно бьют плетьми или кнутом по их самым нежным интимным местам, при помощи хорошеньких девиц, отданных живьем на съедение волкодавам и раздираемых острыми клыками прямо на глазах у покупателя… Я ограничусь, пожалуй, самыми «классическими» сценами, чаще всего украшающими цветные обложки серийных изданий, что прячутся в глухих уголках привокзальных книжных и газетных киосков.

Формальное осуждение подобных деяний с точки зрения морали, порой даже сформулированное в самом названии книги, будет служить для стыдливого любителя «клубнички» лучшей ширмой, под защитой которой он безо всяких угрызений совести и безо всяких опасений быть разоблаченным сможет смаковать описания «подлинных, достоверных» зверских злодеяний, специально для него придуманных в соответствии с его тайными желаниями или, по крайней мере, приукрашенных и изобилующих подробностями по его вкусу. Известно, что в свое время Флобер в ходе знаменитого процесса выглядел бы в глазах прокурора намного менее виновным, если бы позаботился принять некоторые меры предосторожности и сам бы в нескольких абзацах осудил Эмму за ее деяния, где высказал бы вполне благонамеренные с точки зрения морали мысли, что, однако же, — как мне представляется — нисколько бы не помешало обладавшим пылким воображением читательницам упиваться описаниями ее мерзких, гнусных, низких поступков.

И сегодня, когда я говорю какому-нибудь журналисту о главных поведенческих стереотипах современного общества — пришедших порой из глубины веков, — тех стереотипах, что выставляются напоказ, так и лезут в глаза в моих книгах и фильмах (в частности, сексуальное насилие), мой собеседник, берущий у меня интервью, всегда хочет заставить меня уточнить, что если я и показываю их столь настойчиво, то, разумеется, лишь для того, чтобы их разоблачить в глазах публики и предать суду общественной морали. И тогда я всякий раз неизменно повторяю, что я глубоко опечален и очень сожалею о том, что никак не могу подписаться под подобным заявлением, так как мораль — не мое дело, и я не хотел, чтобы употребление слова «разоблачать» заставило бы меня надеть мантию прокурора. Что же касается этих повторяющихся картин садо-эротических наслаждений, то я просто их показываю, я просто указываю на само явление, и ничего более.

Быть может, и этого уже вполне достаточно, даже много. Явление названо и показано, картины эти вставлены в особые рамки, чтобы быть более заметными, на них направлен резкий, прямой свет прожекторов, а потому, надо думать, в скором времени заинтересованные лица осознают это. Но если они не любят чувствовать, как на них указывают пальцем, то это касается только их, и никого более. И в любом случае я — первый, кому предстоит терпеливо сносить эти направленные на меня указующие персты, и я так и поступаю. Я — не судья, точно так же, как и читатель — не обвиняемый. Мы с ним оба находимся по одну сторону в зале, где проходят судебные заседания. Однако одно отличие между мной и моими читателями существует: я лучше многих из числа людей порочных знаю, какие кровожадные чудовища обитают во мне, и я не испытываю по сему поводу ни чувства вины, ни раскаяния. Напротив, я считаю просто необходимым, чтобы тайному было позволено выйти на поверхность, на свет, чтобы стало явным то, что обычно скрывается в потемках, под покровом ночи, то, что надевает маски, замыкается в себе, прячется за закрытыми дверями и рядится в чужие одежды.

Модные всезнающие газеты, вроде «Либерасьон» и «Нувель обсерватёр», перед летними отпусками регулярно проводят кампанию по сбору социологических данных на основе анкет о различных сексуальных фантазмах нашего времени. И я задаюсь вопросом, представляет ли какой-либо реальный интерес в данной области это анкетирование, это почти принудительное заполнение опросников. Сексуальные фантазмы постоянно наполняют мою голову, они пронизывают все мое тело с самого детства, но я могу спокойно умереть, так