Гранд-отель «Европа» - Илья Леонард Пфейффер

до восемнадцати тысяч трехсот и бросили. В год Индонезию посещают почти четырнадцать миллионов туристов, и треть из них — около четырех с половиной миллионов — едет исключительно на крошечный островок Бали только потому, что именно он известен на весь мир. Нельзя сказать, что ты побывал в Индонезии, если не видел Бали, — вот в чем проблема. Хотя на Бали от Индонезии не осталось уже почти ничего. Люди все больше выбирают места отдыха по фильмам, телепрограммам и сайтам. Поэтому они все чаще стремятся в одни и те же места. В этом — проклятие и Чинкве-Терре в том числе.

Тем временем мы уже ехали по гористой местности. Море осталось позади, как смутное воспоминание.

— Знаете, какую цену Монтероссо пришлось заплатить за экономическое процветание, которое принес туризм? Городок и вся область Чинкве-Терре утратили свою душу. Эти прибрежные склоны пропитаны кровью, потом и слезами поколений, пытавшихся выжить, поддерживая шаткое равновесие между человеком и природой. Жизнь здесь всегда была тяжкой, но, как только пошли легкие деньги, готовность трудиться испарилась. Это можно было бы назвать прогрессом. Но природа не следует поменявшейся бизнес-модели. Все чаще случаются оползни, потому что люди не берут на себя труд присматривать за террасами и каменными оградами. Внизу, в городе, бывают наводнения, потому что наверху, в горах, воду больше не отводят и не используют заново. Равновесие нарушено. Я это всей кожей чувствую. Отец обучил меня рыбацкому делу. От деда с материнской стороны я узнал законы гор. Я собственноручно построил себе дом в холмах неподалеку отсюда. Я знаком с обеими традициями. И обе эти традиции, веками передаваемые от отца к сыну, оказались утеряны за одно поколение. Когда туристы сидят на городской площади в тени платана и попивают коктейль, они об этом не думают. Но виноваты в этом они.

На этих словах таксист выразительно взглянул на нас в зеркало заднего вида.

— И вот еще что, — добавил он. — Маленький, изолированный от мира Монтероссо всегда представлял собой чрезвычайно сплоченную общину. Люди помогали друг другу. Еще двадцать лет назад ни одна дверь не запиралась на замок. И от этой солидарности не осталось и следа. Теперь, когда любой домишко можно превратить в пансион и заработать кучу денег, родственники насмерть бьются за наследство. Легкие деньги превратили соседей в конкурентов, а конкурентам не помогают, их давят. Грустно мне от этого.

Мы приехали. Такси свернуло на парковку отеля-ресторана, где мы забронировали столик и номер.

— Но чтобы усложнить эту и без того сложную картину, — сказал наш шофер, — я должен добавить еще кое-что. Знаете, сколько рыбаков оставалось в Монтероссо десять лет назад? Двое. Остальные бросили. Не могли тягаться с большими современными траулерами из Специи и Генуи. Модернизироваться самим им не удавалось, потому что бухта Монтероссо слишком маленькая для таких судов. А расширить бухту невозможно просто потому, что Монтероссо расположен там, где расположен. Город ждал смертный приговор. И спас его туризм.

— Туризм убил мертвый город, — сказал я.

— Совершенно верно.

12

Хотя гостиниц в округе были десятки тысяч, именно здесь, в глуши, у входа в этот отель, мы встретили старую знакомую. Это была Дебора Дримбл — историк с англо-итальянскими корнями, с которой меня в веселом генуэзском прошлом связывал короткий роман. Да какой там роман? Для меня это была скорее игра в мяч, в которую я играл в основном потому, что Дебора Дримбл целиком и полностью оправдывала свои инициалы. В этом смысле ничего не изменилось. Ее легкое летнее платье позволяло мгновенно констатировать этот факт. Дебору сопровождал англичанин неопределенного возраста, которого она представила другом. Как я уже знал, она вернулась в Англию, но Италия продолжала ее притягивать, хотя теперь поддаваться этому притяжению она могла лишь во время отпуска. Они остановились в Леванто, но поужинали здесь. Да, время для ужина раннее, это правда, но ведь она в компании англичанина. Так что они смогли опробовать местную кухню до нас и подтвердили, что мы приехали сюда не зря.

Я представил ее Клио.

— Мои комплименты, Илья, — сказала Дебора по-итальянски. — Твой вкус стал более утонченным. Жаль, что этого нельзя сказать обо мне, но нельзя же иметь все сразу. А пока что мне остается только искренне порадоваться за тебя.

Я рассмеялся:

— Это утонченный комплимент. Благодарю.

Поскольку Клио хранила аристократическое молчание, я почувствовал, что вежливость требует от меня предотвратить неловкую паузу.

— Представь себе, Дебора, в каком-то смысле встречей с Клио я обязан тебе. Я увидел объявление о твоей лекции о крестовых походах в Палаццо Дукале в Генуе. И специально пришел, чтобы повидать тебя, но ошибся днем, за что приношу свои запоздалые извинения. Клио совершила ту же ошибку — так мы и познакомились. Правда, Клио?

Клио молчала.

— Рада, что ты вспомнил обо мне, — сказала Дебора, — и еще больше — что это принесло тебе столько хорошего.

Мы попрощались. Если мы окажемся в районе Леванто, она с удовольствием с нами встретится, сказала Дебора. Я ответил, что мы будем там завтра, но на встречу времени не хватит, так как нам нужно успеть на поезд в Венецию. Дело ваше, сказала она, но увидеться снова было бы чудесно. Она дала мне свой номер, на всякий случай. Мы еще раз попрощались. Они пошли к машине, а мы направились внутрь.

На протяжении всего ужина, который в полном согласии с многочисленными рекомендациями был великолепен, Клио не удостоила меня ни словом. Только когда она после кофе и моей очередной, все более отчаянной, просьбы объяснить, что случилось, встала, чтобы идти в номер, она произнесла:

— Этот номер телефона ты немедленно сотрешь. Кроме того, скажу тебе вот что — и я очень разочарована, что мне приходится тебе это говорить, — ты пал в моих глазах, Илья, и это еще мягко сказано.

Глава семнадцатая. Надломленный тюльпан

1

Я недооценил последствия встречи с Деборой Дримбл. Более того, поначалу я в своей наивности и не предполагал, что у нее вообще будут последствия. Если бы вскоре после того случая кто-нибудь попросил меня отрецензировать эту театральную сценку, я назвал бы ее пустячной, а свою роль в ней — не блестящей, но и не предосудительной. Обсуждать случившееся подробнее — все равно что попусту сотрясать воздух. Эту