Горы дышат огнем - Веселин Андреев

партизаны получили шесть повозок муки. После собрания душанчане и партизаны образовали хоровод...

Я и радовался, и завидовал: мне стало жаль, что я не был тогда в Душанцах.

В темноте я с трудом мог видеть его волевое лицо, похудевшее, с заострившимся подбородком. Все тот же Стефчо: неукротимый, активный, прямой.

Ветер не утихал, мы все повторяли: «Ну, надо уже идти» — и все продолжали наш разговор.

— Ну и холодина, зуб на зуб не попадает! — засмеялся Антон.

Я рассказал ему о наших операциях, а потом, между прочим, спросил его:

— А из вашего отряда кто-нибудь сдался?

Он вдруг отстранился от меня, повернул голову:

— Чего ты плетешь?

— Подожди, их и у нас нет, но Коце говорит, что в Карловском крае некоторые сдались...

— Не может быть! Эти слухи фашисты распускают, а мы их разносим.

«Не может быть» — эти слова выражали его, нашу веру в то, что такие подлости невозможны. Конечно, мы в известной мере были идеалистами: некоторые бывшие партизаны и в самом деле сдались на милость властям. Не буду говорить об их ужасной судьбе.

— Подзадорь-ка брата, — отправляя меня на встречу, сказал Коце. — Ему оказал уважение сам областной директор...

Я его послушался:

— Да ведь ты получил специальное приглашение, очень любезное?

— Дикость! — подскочил он. — Откуда ты знаешь? Сумасшедшие люди! Сумасшедшие люди, и ничего больше!

Сейчас это письмо «господину Стефану Миневу» лежит передо мной: «Чтобы успокоить население и как акт высшей справедливости в условиях теперешнего исключительного времени, господин софийский областной директор благоволит направить следующее последнее предупреждение: «Никто из находящихся в подполье лиц, даже и осужденных на тяжелое наказание, не будет преследоваться, если в пятидневный срок, начиная с 1 июня 1943 года, выйдет из подполья и вернется в свой дом». В случае неповиновения... будет «объявлен разбойником, имущество будет конфисковано, а сам уничтожен...».

Да, теперь, когда мы знаем, что для Антона не было более ужасного несчастья, чем возвращение в свой дом, «благоволение» областного директора кажется нам глупостью, но тогда, когда приходилось вести такую собачью жизнь... Антон трясся от гнева, будто само письмо оскверняло его.

Мы вместе пошли по шоссе. Договорились о встречах, о паролях, о совместных действиях двух отрядов. Очень важно было предупреждать друг друга о действиях в «пограничной зоне», чтобы где-нибудь в темноте не побить своих. У села нам надо было расстаться: он повернул вниз, я — к горам. Мы быстро обнялись, пожали друг другу руки:

— Привет товарищам! До скорой встречи!

Я не подозревал, какой скорой и необходимой будет эта встреча.

Мы снова в нашей пастушеской хижине у Братойова колодца. Хворост горит в очаге, едва освещая нас, но нам тепло, потому что вокруг свои, близкие люди, и разговор идет о наших успехах. Когда кто-нибудь хорошо говорит о тебе, невольно тянешься к нему всей душой, — может быть, поэтому я так люблю этих людей? Нет, конечно, их добрые слова об отряде приятны мне, но есть и еще кое-что кроме этого...

Бай Кольо присел, обхватил руками колени, плотный, широкоплечий. В его черных волосах и усах ни одного седого волоса. Говорит он медленно, с достоинством. От него не жди восторженных слов, и потому более значительной представляется мне его оценка. Дела идут хорошо. Эти операции, очень хорошо осуществленные в политическом отношении, заставили фашистов замолчать. Люди верят нам, они почувствовали в нас свою опору.

Бай Кольо устремил свой взгляд на огонь, и я с удовольствием смотрю на него. Двадцать лет назад Андрей, тогда еще паренек, был вместе с ним во время восстания и в Средне Горе. Сегодня я, двадцатипятилетний, седьмой в семье, снова с ним. Все мы были с ним. С тех пор как в нашем крае начала свою деятельность партия, он после Недко Ненова был секретарем околийского комитета, олицетворяя ее волю и разум. Это меня, с одной стороны, стесняло, а с другой — радовало и помогало. Мы были партизанами, с уже более или менее сформировавшейся психологией военных людей, знали себе цену (эту цену постоянно возвышали наши враги). И иногда проявляли озлобленность в отношении некоторых товарищей, находившихся на легальном положении (они имели для этого основания!). Все это могло вылиться в попытку стать над партией, поставить военную организацию выше партийной. Фактически такой уклон означал бы отрыв от той опоры, на которой зиждилось партизанское движение. Такие уклоны имели место. Кто знает, может, и я допустил бы такое, но авторитет бай Кольо предохранял меня от этого.

Гичо, его брат, черный и худой, такой худой, что даже его сердечная улыбка казалась мученической, прилег на утоптанное сено, курит цигарку за цигаркой, приподнимаясь то на одном локте, то на другом, и говорит: «Хорошо, так и держите!» Тетя Пенка, усевшись на колоде, подперла голову ладонью, миловидная, с одухотворенным лицом, она смотрит на нас с состраданием и радостью, наверняка думает: «Будьте осторожны!» — и тихо добавляет: «Покоя им не давайте!» Бай Иван Камбера сидит, скрестив ноги по-турецки, разгребает прутиком угли в очаге, грузный, с крупным лицом, огонь трепещет глубоко в его глазах, он наверняка думает о Сентябрьском восстании, потому что негромко говорит: «Ну, на этот раз, может, мы и доведем дело до конца!» А Коце, присевший было, начинает расхаживать, очень ему тесно в этой хижине, он снова садится, но усидеть не может: «Да что об этом говорить! И так ясно!»

Но говорить есть о чем, и разговор этот тяжелый. Провалы. Очень опасное положение создалось в Челопече. В Бунове арестованы только жены и родственники. Но если кто-нибудь из челопечсеких ребят проговорится!.. «Э, оставьте, — машет рукой Гичо, он поддерживает связь с селами, полиции известен и его дом, — а то еще накличете беду».

Мы стараемся во всем разобраться и все предусмотреть. Нужно поддержать арестованных, чтобы держали язык за зубами. Нельзя ли установить с ними связь через того знакомого охранника?

Самое главное — не отдать врагу больше ни одного человека! Вот пути к чете, вот пароли, явки. Работу надо продолжать, никакой паники!

Я сказал это и почувствовал неловкость — никто и не был напуган. Кроме того, нам с Колкой предстоял долгий путь, а те возвращались, чтобы жить среди волков. Как они будут работать и скрываться? Но это нужно: так мы всегда ободряли друг друга. А этим людям еще предстоит удивить нас весной своим подвигом.

Мы с Колкой немного проводили их,