Горы дышат огнем - Веселин Андреев

остались взаперти на шестом этаже. Конечно, они из окна крикнули полицейским, дежурившим у входа, но Начо и не собирался идти через парадное. Со второго этажа он прыгнул в соседний двор, сильно ушиб ногу, но сумел уйти... Он перешел на нелегальное положение, так надежнее.

Начо активно содействовал локорскому апостолу Захарию и Велко в обеспечении связи между Софией и отрядом, многих новых партизан провел он по маршруту Малашевцы — Негован — Чепинцы — мимо Локорска — река Елешница — на Мургаш, а потом и через Биримирцы, Обрадовцы, Кубратово, Световрачене.

Мы дружески обнимаемся со всеми. Никто в этом не признался бы, может, и мыслей таких не было, но в подсознании билось: а что, если это в последний раз?.. Но каждому хотелось сказать: «Счастливого возвращения!»

С Ангелом прощание продолжается дольше всего: наверное, и в самом деле больше не увидимся. Не подумайте ничего плохого! Мы пойдем втроем — с ним и с Колкой — к Миркову, и я вам все расскажу.

Как-то во второй половине ноября мы с Колкой блаженствовали в овчарне Топуза, в Биноклевом ущелье. Пастухи не спеша помешивали варившийся на костре куртмач. Бай Доко Биков, черноглазый, заросший черной щетиной, молчаливый (а стоило ему немного выпить, как он становился настоящим дьяволом!), помогал нам, но скрывал это от селян. Мы с бай Кириллом Македонским, по прозвищу Кирка, вели спор о том, за какую ногу следует нам повесить Гитлера.

Неожиданно я услыхал крик совы. «Так, второй раз, теперь отрывисто, приглушенно. Это Ангел!»

Сразу же я почувствовал: что-то случилось — мы не договаривались о встрече. Ангел отвел меня в кустарник и рассказал вот о чем.

Арестованы наши люди из Челопеча и Бунова, их доставили в Мирково. Через окошко камеры Ангелу удалось поговорить с бай Сандо, и он узнал, кто там сидит. В Миркове схватили только Захария Акманова, ремсиста. Ангел и другой молодой человек, который сейчас остался внизу на посту, наблюдали с одного из сеновалов за тем, что происходило в здании общины. Они верили, что бай Сандо и Захарий выдержат, но все-таки Ангел пришел посоветоваться... В сущности, он уже решил не упускать такую возможность и уйти в отряд. И в самом деле, хотя он и очень нужен был нам в Миркове, больше мы не могли рисковать.

Но пришла беда — отворяй ворота! По дороге в Мирково Ангел свалился в какой-то овраг. Вроде ничего серьезного, а стоило ему встать, как он со стоном снова падал... Только через неделю Ангел поправился и его можно было доставить в отряд, а спустя десять дней и мы отправились в Мирково, чтобы узнать, что там происходит. Чавдар, товарищ Ангела, остался в чете, а сам Ангел пошел с нами в село.

В кромешной тьме он спустился к селу, а мы с Колкой отправились в пастушескую хижину. Ни коз, ни овец Топуза мы там не обнаружили, было холодно, пусто...

На следующий вечер Ангел вернулся рано. Он узнал, что полиция не разыскивает его, и очень огорчился, что ему не придется остаться в отряде. Ему нужно было быть в Миркове, чтобы восстановить связи с Буновым и Смолско, проследить за тем, какие последствия повлечет за собой провал. Это было болышое доверие — ведь он знал место нашей зимовки, а его могли арестовать. В Миркове было немало врагов, но Ангела все это не пугало.

Он не подавал виду, но я знал, как ему тяжело покидать отряд — я почувствовал это по тому, как он меня обнял, прощаясь, и попросил тихонечко спеть «Ты, конек вороной...».

Показались первые дома Лыжене, и мы свернули влево, к Балканам. Я знал, что нам предстоит продолжительное соревнование по перескакиванию через каменные ограды. Нужно было обойти село по горам, а там каждое поле и садик окружены каменными стенами. Бедность заставляла людей воздвигать эти стены — только так можно уберечь землицу, которую крали ливневые потоки. Село было сильно вытянуто в длину, а Коце жил на дальнем конце его.

Мы залегли в поле. Дом находился прямо перед нами, на самом конце деревни по другую сторону дороги. Прут на плетне торчал на фоне темного неба, приглашая нас войти в дом (такой у нас был уговор: даже если бы Коце арестовали, он, проходя мимо ворот, как бы со злости, должен был сломать его, что значило: берегитесь!).

Я провел несколько раз расческой по двери и заскулил, как щенок, дрожащий от холода.

— Кто?

— Путник Пантелей...

Засов заскрипел, и чьи-то руки втащили меня в темноту.

— Эй, воевода, где вы потерялись?

Те же руки схватили и Колку.

Мика завесила окна чергами, щелкнула ключом, вытерла руки о передник.

— Ну, а теперь добро пожаловать!

Мика не умеет сдерживать свою силу, одно ее рукопожатие заставляет человека вскрикнуть от боли. Она крупнее каждого из нас. Колка, правда, повыше ростом, но он гораздо худее. «Моя жена — кремневка», — говорил, бывало, Коце, имея в виду и ее силу, и ее бойкость.

Фасоль, хлеб, соленья, упругая, хрустящая паприка — стоило положить ее на тарелки, как она очень быстро исчезала.

— Как дела, Коце?

— Подожди, воевода! Дай наглядеться на вас! А этот молодец как вырос!

Мы сидели на низеньких стульчиках. Коце наклонил голову в сторону, а Мика, согнувшись, обхватила колени руками, они смотрели на нас, не скрывая своей радости, не замечая, что смущают нас этим. И все время говорили. Мика здесь первенствовала, но и Коце не сдавался. В Лыжене рассказы о наших делах, конечно, тоже преувеличивали наши действительные успехи.

— Все люди довольны вами, знайте! Мы чувствуем, что вы наши защитники и всегда готовы помочь нам...

— Ну чего уж там! — засмущался Колка.

— Правду тебе говорю!

— Стараемся...

— А-а, да что там долго говорить! Конечно, пришло уже время сказать фашисту: хватит!

И Коце вскочил, готовый драться... но заговорил о другом:

— Эй, а о Цоко-то я и забыл!

Мы сидели в простом доме: земляной пол, очаг, водник[95], чисто и уютно, мальчик спал в другой комнате. Вот и весь их дворец.

— Не надо, Коце, еще испугаешь ребенка, ведь сейчас ночь!

— Да ты что говоришь? Цоко испугается? Да он уже стал настоящим разбойником!

В устах Коце слово «разбойник» означало партизан.

Тогда мы побаивались — все-таки трехлетний ребенок! Но Коце и мысли не допускал, что мальчик может проболтаться: «Мой Цоко держит язык ва