Семья Машбер - Дер Нистер

И правда: Лузи и теперь, выйдя наружу, не поднимал глаз от стыда, не мог смотреть, как Сроли ухмыляется в бороду, испытывая явное удовольствие от того, что обнаружил у другого человека слабое место и завел разговор о том, что тому неприятно.

— Итак, — продолжал Лузи, — из моих рассказов вы можете понять, что в жизни я встречал немало трудностей… Что мне пришлось, да и сейчас приходится, выдерживать суровую борьбу… Нередко я по этому поводу плачу, скрываясь от посторонних глаз, и потом хочется снять с себя все до рубахи и пуститься по белу свету, чтобы люди видели наготу мою неприкрытую…

Хорошо, что вы пришли, Аврам! — сказал Лузи, заканчивая свое повествование. Он чувствовал себя опустошенным и уставшим, рассказав ничтожную долю того, что за долгие годы пришлось пережить. — Хорошо, что вы пришли… Нужно, чтобы кто-нибудь меня сменил, освободил от руководства другими людьми, потому что, как вы видите, я не уверен в собственном призвании и не чувствую себя избранным, достигшим такой высокой ступени совершенства, которая позволяет исцелять человеческие души. Я согласился стать во главе общины лишь после долгих уговоров прежнего ее руководителя, о котором вы, будучи здесь, уже, наверное, слыхали и знаете, что с ним приключилось… Я слишком стар, а «старое — нехорошо», как говорил рабби Нахман; человек должен перестраиваться и обновляться… Я решил уйти от опеки других, поскольку сам нуждаюсь в опеке; либо я вернусь в свой заброшенный поселок на границе и буду там доживать свой век, либо сделаю родиной весь мир и отправлюсь, с Божьей помощью, странствовать по свету… На этом Лузи закончил…

Теперь нужно сказать несколько слов о том, как выслушал его Аврам.

Он воспринял речь Лузи как исповедь, принятую среди последователей рабби Нахмана, которые, как водится, рассказывают не только о том, что совершено ими на самом деле, но и о том, что они намереваются совершить. Авраму была знакома эта манера превращать в ничто и повергать в прах собственное достоинство и вменять себе в вину то, что сделано нечаянно, как если бы это был сознательный поступок, и, следовательно, превращать самоуничижение в ступень, дабы, встав на нее, подняться выше… «Это в порядке вещей, — думал Аврам, — и особого удивления не вызывает».

Но когда Лузи начал делать выводы из сказанного, говорить о том, что он должен отказаться от руководства общиной, поскольку чувствует себя неспособным к этому, и вынужден отойти в сторону, чтобы оплакать свое бессилие и забыть о нем в странствиях, — когда Аврам услышал это, он поднялся и, подойдя к Лузи, сказал:

— Нет… Вы не правы… Конечно, не мне отговаривать вас, но раз уж вы избрали меня и оказали мне доверие, раз уж я оказался первым, кто выслушал вас, то возьму на себя смелость возразить и заявить вам открыто: нет, вы не должны… Простите меня, Лузи! Я, возможно, слишком ничтожен, молод и неопытен… Но «блаженно поколение, в котором великие прислушиваются к малым», то есть иной раз и большой человек должен прислушаться к тому, что скажет меньшой, если это на пользу и самому большому, и обществу, потому как я усматриваю здесь случай, когда добрая черта может превратиться в свою противоположность, если ею злоупотребляют, если ее доводят до той стадии, где она неминуемо ломается… Смирение иной раз переходит в гордыню… То же и с вами: вы готовы превратить себя в ничто и не замечаете, что начинаете злословить по поводу того, о чем злословить запрещено, по поводу Божьего творения, не замечаете, что принимаете тень вещи за самую вещь, то есть — страх перед тем, что могло случиться, за случившееся в действительности.

Это что касается Лузи. А если Лузи покинет преданных ему людей, его уход принесет им несчастье. Ведь он знает, что никем его заменить не смогут и они останутся в одиночестве, точно стадо без пастыря, точно слепые без поводыря.

Говоря это, Аврам так разгорячился, что у него даже слезы выступили на глазах, ведь он взял на себя смелость отговорить Лузи от твердого намерения уйти из общины, заставить его отказаться от решения, к которому тот пришел, разумеется, не от легкомыслия, а после долгих серьезных раздумий и размышлений.

Аврам уважал Лузи еще до того, как узнал его, а теперь, будучи его гостем, стал относиться к нему с еще более глубоким почтением, и каждое слово Лузи, каждый его взгляд были ему дороги, хоть прячь их в мешочек и носи на груди у самого сердца.

Видно было, что, будь это в его манере и будь это дозволено, Аврам тотчас упал бы к ногам Лузи, склонился бы головой к земле и просил, умолял бы его не приводить в исполнение того, что он задумал.

Но все бесполезно. Как ни дорог был Лузи его гость, как радушно он его ни принимал — Аврам напоминал Лузи о его собственной юности, Лузи видел в нем свое отражение и мог исповедаться перед Аврамом, ничего не скрывая, — все же этого оказалось недостаточно для того, чтобы Аврам перетянул Лузи на свою сторону и заставил его отступиться от принятого решения.

— Нет, — сказал Лузи, махнув рукой, словно не желая слушать доводы, которые Аврам собирался привести в доказательство его неправоты. — Нет, я остаюсь при своем…

Если бы при разговоре присутствовал посторонний человек, он стал бы свидетелем сцены, которую не часто удается видеть. Аврам вдруг принялся расстегивать жилетку на груди, затем рубаху и достал из-под нее мешочек… Это был мешочек с палестинской землей, которую он постоянно носил на груди вместе с завещанием, где говорилось, что, если смерть настигнет его в пути, к нему в могилу следует положить именно этот мешочек святой земли, им самим добытой, а не другой, который погребальные братства обычно кладут покойнику.

Лузи смотрел на Аврама и не понимал, к чему все это. Тогда Аврам подошел к нему вплотную и сказал:

— Это — самое дорогое, что я приобрел в жизни и что пойдет со мной на тот свет… И я заклинаю вас всем святым и вот этим, что бывает нужно лишь в конце всех концов, если только возможно, передумать и взять обратно свое решение! Сделайте это во имя святого места, святой страны, где была взята эта земля!

— А, ну! — произнес Лузи и отвернулся, чтобы не смотреть на то, что преподнес ему Аврам, и видно было, что он недоволен тем, что Аврам сделал ставку на то, с чем нехорошо обходиться как со средством воздействия. — Нет! — отказался Лузи.

А если бы тот же посторонний попал в смежную комнату, он увидел бы Сроли Гола, приложившего ухо к двери и, видимо, стоявшего в таком положении весь вечер, с самого начала беседы между Лузи и Аврамом, стараясь не пропустить ни слова, ни слога из того, что говорилось в комнате. Можно было видеть, как меняется выражение лица у Сроли — от веселого к все более и более радостному — по мере того, как Лузи приближался к концу своей исповеди. А когда Сроли услыхал, что Аврам пытается отговорить Лузи от его намерения, а Лузи не соглашается и не идет ни на какие уговоры, тогда, будь поблизости посторонний, он бы заметил, что на лице Сроли появилась радостная улыбка, что он готов выразить вслух свою радость… Не исключено также, что Сроли не ограничился бы одним смехом, — вполне вероятно, что он тихо, дабы никто за дверью не догадался, пустился бы в пляс… И еще более вероятно то, что он постучал бы в дверь, чтобы его впустили, а войдя, не говоря ни слова и ничего не объясняя, в присутствии Лузи и Аврама пустился бы в пляс.

Да, Сроли был очень рад и доволен… Ему сегодня выпало большое счастье: он услышал из уст Лузи то, что давно ожидал услышать и к чему подталкивал его с тех пор, как познакомился и с ним… Особенно Сроли озаботился этим в последнее время, когда произошла история с Михлом: Лузи был взбудоражен тем, как город обошелся с Михлом, доведя его до голодания и болезни. Тогда Сроли начал подливать масло в огонь, указывать и напоминать Лузи о том, что к конфликту с городом следует относиться серьезно, поскольку на борьбу с противниками у Лузи не хватит пороху. И Сроли увидел, что к склонности Лузи остаться в одиночестве прибавляется еще и то, что он осознал собственную причастность к делу, которое может плохо кончиться не только для него самого, но и для общины, которую он представляет, а также то, что было бы лучше уступить место руководителя другому. Увидав это, Сроли начал прилагать все возможные усилия к тому, чтобы Лузи не впутывался в дело Михла. Ради этого он, как мы рассказывали, привел Михла к нему в дом, чтобы показать Лузи, на что способны озлобленные люди и что могут сделать с человеком его противники. Лузи следует помнить, что и другие могут разделить участь Михла, когда имеют дело с врагами, которые ни перед чем не останавливаются, если считают, что нужно убрать с пути того, кто им мешает.

Так же как Аврам носился со своим мешочком со святой землей, Сроли носился с затаенной надеждой на то, что ему удастся увести Лузи из города, заставить его отказаться от руководства общиной и поселиться в каком-нибудь заброшенном местечке, а еще лучше и желательнее, чтобы домом ему стал весь мир, чтобы он вместе со Сроли переходил с места на место и лишь время от времени оставался где-нибудь на день или на ночь.