Поправки - Джонатан Франзен

– Мама!

– Нет, Гари, я понимаю, если он совсем разболеется, то не сможет приехать. Но если температура упадет…

– Можешь мне поверить, мы все расстроились. В особенности сам Джона.

– Рано еще принимать окончательное решение. Завтра будет новый день.

– Просто предупреждаю: возможно, я приеду один.

– Конечно-конечно, но утром все может обернуться к лучшему. Ты погоди пока принимать решение. Устройте мне сюрприз. Я уверена, у нас все получится!

Рождество – пора чудес, и, ложась в постель, Инид не расставалась с надеждой.

Рано утром она была разбужена – вознаграждена – новым звонком, голосом Чипа, известием, что не позже чем через сорок восемь часов он вернется из Литвы и вся семья соберется в сочельник в старом доме. Напевая, Инид спустилась на первый этаж и прикрепила еще одно украшение к висевшему на парадной двери рождественскому календарю.

С незапамятных времен группа дам, собиравшаяся в церкви по вторникам, зарабатывала деньги на благотворительность изготовлением рождественских календарей. Не тех дешевых картонок с прорезью, поспешила бы заметить Инид, которые продаются в целлофановой упаковке за пять долларов, нет, эти календари шили вручную, и они годились для многократного употребления. На квадрат беленого полотна снизу и сверху нашивали по двенадцать пронумерованных карманчиков, а посредине закрепляли елку из зеленого войлока. Каждое утро сочельника дети доставали из кармашка одно украшение за другим – миниатюрных войлочных лошадей-качалок в пестрых блестках, желтых фетровых голубков, игрушечных солдатиков, тоже в блестках, – и прикрепляли к дереву. Даже теперь, когда все ее дети выросли, Инид каждый год 30 ноября раскладывала по кармашкам украшения – наугад, как придется. Неизменной оставалась только игрушка, предназначавшаяся на 24 декабря: крошечная фигурка младенца Христа из пластмассы, в вызолоченной скорлупе грецкого ореха. Хотя особым христианским рвением Инид не отличалась, эта фигурка пробуждала в ней религиозные чувства. В глазах Инид фигурка символизировала не столько Бога, сколько трех ее малышей и вообще всех на свете сладких, пахнущих молоком младенцев. Тридцать лет она клала эту фигурку в двадцать четвертый кармашек, наизусть знала, что там лежит, и все же сердце замирало от радостного предчувствия, когда она совала руку в этот кармашек.

– Ты рад, что Чип приезжает? – спросила она Альфреда за завтраком. – Прекрасная новость, правда?

Альфред размешивал похожие на хомячьи катышки хлопья, запивая их горячим разбавленным молоком. На его лице одна гримаса сменялась другой, каждая следующая – все ближе к отчаянию небытия.

– Чип будет здесь завтра! – повторила Инид. – Разве это не прекрасная новость? Неужели ты не рад?

Альфред задумчиво уставился на слипшийся комок хлопьев в трясущейся ложке.

– Если приедет, – вздохнул он.

– Чип сказал, что завтра днем будет у нас, – сказала Инид. – Если не слишком вымотается, может быть, даже сходит с нами вместе на «Щелкунчика». Я купила шесть билетов.

– Лично я сомневаюсь, – пробурчал Альфред.

Его ответы согласовывались с ее вопросами, то есть, хотя в глазах мужа стыла вечность, он все же участвовал в сиюминутном разговоре, и за это Инид готова была простить ему кислое выражение лица.

Все надежды Инид, как фигурка младенца в скорлупе ореха, крепились на булавочку – на булавочку «Коректолла». Что же будет, если сознание Альфреда настолько помрачено, что его не включат в программу?! Жизнь Инид странным образом напоминала теперь жизнь некоторых ее друзей, в частности Чака Мейснера и Джо Пирсона, которые «маниакально» проверяли курс своих акций. Беа жаловалась, что Чак включает компьютер по два-три раза в час, а когда Инид и Альфред последний раз ужинали вместе с Пирсонами, Джо довел Инид до белого каления – он трижды звонил из ресторана по сотовому телефону трем разным брокерам! Но Инид вела себя по отношению к Альфреду именно так: трепетно всматривалась в любые обнадеживающие признаки, все время страшась окончательного краха.

Досугом Инид располагала только после завтрака. По утрам, выпив кружку забеленной молоком воды, Альфред спускался в подвал и решал проблему опорожнения желудка. В этот час тревожность Альфреда достигала пика, и он отказывался от переговоров с женой, но Инид полагала, что со своим делом Альфред справится сам. Сосредоточенность на деятельности кишечника – тоже признак безумия, но такого рода безумие хотя бы не лишает Альфреда шанса пройти курс «Коректолла».

За кухонным окном с затянутого сизыми тучами неба сыпались снежинки, просеивались сквозь ветви довольно хилого кизила, посаженного (как давно это было!) Чаком Мейснером. Инид подготовила и спрятала в холодильник ветчину для запекания, смешала салат из бананов, зеленого винограда, консервированных ананасов, алтея и лимонного желе. Эти блюда, а также запеченную и разогретую картошку Джона более всего одобрял в Сент-Джуде, потому они и были включены в сегодняшнее меню.

Месяцами Инид представляла себе, как утром двадцать четвертого декабря Джона приколет к рождественскому календарю малютку Христа.

Вторая чашка кофе подняла ей настроение. Инид пошла наверх и присела на корточки возле старого комода вишневого дерева, некогда принадлежавшего Гари, где теперь хранились презенты и сувениры. Рождественские подарки были куплены несколько недель тому назад, но для Чипа она приготовила только уцененный красно-коричневый шерстяной халат от «Пендлтона». Пару лет назад Чип лишился материнского благоволения, прислав ей на Рождество неновую с виду поваренную книгу «Марокканская кухня» в алюминиевой фольге с наклейками, на которых почему-то были изображены перечеркнутые красной полосой проволочные вешалки. Однако теперь, когда Чип возвращается домой из Литвы, нужно поощрить его, не урезая подарочный бюджет, который составлял:

Альфред: сумма не уточнена;

Чип, Дениз: $100 каждому плюс грейпфрут;

Гари, Кэролайн: максимум 360 каждому плюс грейпфрут;

Аарон, Кейлеб: максимум $30 каждому;

Джона (только в этом году): сумма не ограничена.

Поскольку халат стоил всего 55 долларов, требовалось доложить подарков еще на 45. Инид принялась рыться в ящиках комода. Отвергла вазы из Гонконга в магазинной упаковке, множество колод для бриджа с блокнотиками для ведения счета в комплекте, сувенирные салфетки для коктейля, очаровательные и столь же бесполезные письменные приборы, множество дорожных будильников, в том числе складные и со странными звуковыми сигналами, раздвижной рожок для обуви, корейские ножи для разделки мяса (на удивление тупые), бронзовые (снизу пробковые) подставки, на верхней стороне которых были выгравированы поезда, керамическую рамку размером 5 на 7 дюймов с муравленой лиловой надписью «На память», ониксовых черепашек из Мексики и искусно упакованный набор оберточной бумаги и ленточек под названием «Дар дарить». Как насчет оловянных щипцов для снятия нагара, солонки и мельнички для перца? Припомнив скудную утварь в квартире Чипа, Инид пришла к выводу, что щипцы, солонка и мельничка подойдут в самый раз.

В этот час чудес и радостных ожиданий, когда упаковывала подарки, Инид и думать не думала о пропахшей мочой лаборатории и зловредных сверчках. Ее не беспокоило, что Альфред установил елку с наклоном примерно в двадцать градусов. И конечно же Джона поправился и чувствует себя прекрасно, как и его бабушка.

К тому времени, как Инид завернула подарки, лучи, падавшие с зимнего – цветом точь-в-точь перо чайки – неба, изменили угол и интенсивность: полдень. Инид спустилась в подвал и обнаружила такую картину: по столу для пинг-понга, словно сорняки, оплетающие шасси брошенного автомобиля, расползлись зеленые гирлянды лампочек; Альфред сидел на полу и возился с электропроводом, изолентой и плоскогубцами.

– Черт бы побрал эти лампочки! – ворчал он.

– Ал, почему ты сидишь на полу?!

– Чертовы новомодные дешевые гирлянды!

– Не волнуйся из-за них. Просто оставь как есть. Гари и Джона все сделают. Пойдем наверх, пообедаешь.

Самолет приземлится в полвторого. Гари возьмет машину и к трем приедет домой. Сегодня Альфреду разрешено поспать днем, ведь ночью у Инид будут помощники. Если сегодня ночью он снова поднимется и начнет бродить, словно лунатик, не ей одной дежурить.

После ланча в доме воцарилась такая тишина, что даже часы словно перестали тикать. Последние часы ожидания. Казалось бы, сейчас можно написать еще несколько поздравительных открыток, беспроигрышный ход – либо минуты пролетят незаметно, либо удастся справиться с большей частью работы, – но нет, время не обманешь. Она начала писать «короткую версию» и будто окунула перо в патоку, никак не пропихнуть. Забыла, на чем остановилась, написала «предпринял "заплыв"» вместо «совершил "заплыв"», и открытку пришлось выбросить. Посмотрела на кухонные часы – с тех пор как она последний раз проверяла, прошло пять минут. Инид выложила пирожные на деревянное лакированное праздничное блюдо. Заранее приготовила огромную грушу и к ней нож. Взболтала пакет с гоголем-моголем. Положила несколько ложек кофе в кофеварку – вдруг Гари сразу захочет выпить кофе. Присела к столу написать «короткую версию» – пустая белая поверхность открытки как нельзя точнее соответствовала тому, что творилось в ее голове. Подошла к окну и уставилась на жухлый газон. Почтальон, согнувшийся под бременем рождественских посланий, приблизился к двери, извлек из сумки объемистую пачку и в три приема пропихнул ее в щель почтового ящика. Инид тут же спикировала на письма, отделила зерна от плевел, но возбуждение помешало вскрыть конверты. Она снова направилась в подвал, к синему креслу.