Любовь и проклятие камня - Ульяна Подавалова-Петухова

— О, господин, вы пришли? — зачем-то спросила она и попыталась улыбнуться. Улыбнулась, а слезы скользнули по щекам.

— Госпожа…

— Я решила уйти! — вдруг заявила Елень, и Соджун опешил.

— Ку… куда? — помертвевшим голосом спросил он.

Женщина пожала плечами.

— А никуда! — ответила она весело и даже засмеялась, и капитана пробрало до костей: она смеялась, а глаза были дикими. — Мне некуда идти! Если только в Мин. И что там? Ну что? Как жить? Где? У теток? Да я даже не знаю, живы ли они. Мне некуда идти. Совсем.

— Елень…

Она посмотрела на мужчину, взгляд, как прикосновение, скользнул по лицу, остановился на плечах.

— Сколько раз? Сколько раз вас ударила та женщина?

Соджун улыбнулся.

— Да она уже не так сильна, как раньше. И била слегка. Мне не больно совсем! — и сказав это, он подвигал плечами, стараясь не кривиться от боли.

Елень, не спускавшая с него глаз, потупила взор.

— Вы лжете. Вам больно. Очень больно.

— Не больно, говорю же…

Госпожа поднялась, ее качнуло, Соджун, было, вскочил, но она пригвоздила его взглядом к полу и вышла. Капитан остался один. Поднялся, задвинул сундук, сложил туда ткань, поставил шкатулки на этажерку. Одну Елень принесла из поместья Пак, вторую купил сам Соджун. Капитан провел рукой по инкрустированной крышке, и тут вошла Елень с какими-то склянками в руках.

— Снимайте ханбок, — сказала она, устанавливая склянки на свой столик.

— Не стоит…

Но она подняла на мужчину глаза, и тот повиновался. Левая рука с трудом поднималась. Соджун снял куртку, стащил верхний ханбок, оставшись только в нижнем, Елень оглянулась и побледнела так, что капитан испугался. Он раздевался и на одежду не смотрел, а женщина видела, видела кровавые следы на ней. Губы задрожали, Елень закусила их и отвернулась к своим склянкам. Капитан охнул, но сумел-таки отодрать еще не совсем присохшую к ранам одежду.

Он сидел на женской постели, чувствовал прикосновение ласковых рук, ощущал горячее дыхание на своей коже и молчал. Мазь пощипывала ссадины на плечах, но Соджуну было хорошо. Он пытался поймать взгляд любимых глаз, но Елень отводила взор. Она перебралась ему за спину, что-то бормотала и иногда шмыгала носом. Капитан тяжело вздохнул, и вдруг почувствовал прикосновение губ где-то в районе лопаток. Горячее дыхание обожгло кожу, и он весь — от макушки до пят — покрылся гусиной кожей. А узкие ладони скользнули ему на грудь, притянули к себе большое тело, и мужчина боялся пошевелиться.

Елень смотрела на ссадины сквозь пелену слез, и душа рвалась из тела.

— За что вы любите меня? Я ничего не дала. Я ваше проклятие. Проклятие!

Капитан едва дышал. Он накрыл своей пятерней женские ладони, поднес к губам и поцеловал сначала одну, затем другую. Обе пахли мазью, но Соджун уже и не думал о ссадинах.

— Я просто люблю. Люблю, потому что не могу не любить, — проговорил он, пытаясь заглянуть за спину, но Елень прижималась щекой к его плечу, и он не видел ее.

— Я проклятие. Я твое проклятие, Соджун. Неужели, ты этого не понимаешь?

От ее голоса, обратившегося к нему неформально, по спине пробежали мурашки. Он чуть отодвинулся и повернулся к ней. Она смотрела куда-то в сторону и глаз на него не поднимала. Он провел рукой по прекрасному любимому лицу.

— Ты для меня все, Елень. Пока ты жива, живу я.

Она вскинула на него глаза. Сейчас они казались изумрудными, и у капитана засосало под ложечкой.

— Ты не проклятие, а любовь. Моя любовь, Елень.

— Ты должен был отказаться еще тогда. Я не принесла тебе счастья, только страдания! Зачем? Зачем? Почему ты…

И тут она взорвалась от слез, заплакав горько и безутешно. Соджун обнял ее, прижал к груди. Она что-то бессвязно лепетала, что-то бормотала в адрес его бездушных родственников, а потом затихла, только всхлипывала. Капитан отодвинул ее от себя. Заглянул в глаза, вытер слезы. А Елень вдруг посмотрела на него —  в глазах мелькнуло что-то неуловимое — приподнялась и поцеловала мужчину в губы. Не ткнулась, а именно поцеловала. Соджун растерялся, а Елень обняла его обеими руками и вновь поцеловала. Мужчина увидел ее взгляд из-под полуопущенных ресниц, и сердце будто сошло с ума: так она еще ни разу на него не смотрела! Он притянул тонкий стан, усаживая женщину себе на колени. Запах алкоголя, едва уловимый, пьянил. Острые ноготки, вдруг царапнувшие спину, лишили рассудка. Все то, что когда-то виделось в самых шальных снах, сейчас происходило наяву, и эта явь пугала и манила одновременно.

Елень чуть отстранилась, заглядывая в опьяненные глаза мужчины, и вытащила из прически шпильку — коса тяжелой змеей скользнула по спине — а пальцы развязали тесемки на чогори[4], и женщина сняла его. Капитан не дышал, наблюдая за действиями женщины. Хрупкие плечи казались совершенно белыми. От раны осталась тонкая полоска. Соджун тронул ее пальцами, прикоснулся губами, и Елень не отстранилась. Он поймал ее затуманенный взор. Она смотрела с нежностью и болью. И тогда капитан опустился с ней на тюфяк. Целовал, склоняясь над ней, прижимался всем телом к мягкой податливой плоти и не верил в происходящее. Его руки скользили по желанному телу, которое отзывалось на каждое прикосновение и каждую ласку, но тут он рукой зацепил кувшин из-под вина, стоящий рядом с постелью, и мужчина будто отрезвел.

«Это не она. Не она сама. Это все алкоголь, а завтра… Завтра ей будет стыдно так, что глаз не поднять,— с жалостью подумал Соджун и оторвался от сладостных губ. Он почти не чувствовал запаха алкоголя от женщины, но в комнате стояли два кувшина. —Она выпила два кувшина вина, поэтому и ведет себя так. Если бы не выпивка…»

И как бы Соджуну не хотелось, как бы он не желал, все же нашел в себе силы и отстранился от Елень. Она потянулась к нему, но он не позволил, придавив хрупкие плечи к тюфяку.

— Соджун…

— Елень, я люблю тебя. Люблю так, что сердце сейчас сойдет с ума! Я до самой смерти не забуду того, что сейчас произошло, но я хочу, чтобы и ты не сожалела. Чтобы потом ты… не раскаялась