Гарем Ивана Грозного - Елена Арсеньева

Дочка…

– Довольно, – сказал царь, протягивая к Марфе руку.

Матрена Бельская тотчас же сообразила, в чем дело, проворно сунула ему в ладонь прохладные девичьи пальцы, и Иван Васильевич осторожно сжал их:

– Выбрал я. Быть тебе, Марфа, дочь…

– Коломенского дворянина Василья Собакина, – опередив онемевшего мужа, вперед снова высунулась бойкая Малютина женка.

– Быть тебе, Марфа, дочь Васильева, царицею! – ласково сказал государь, любуясь тем, как поднялись, опустились, снова поднялись ее темные, загнутые, с золотистыми кончиками ресницы. Порх-порх, словно бабочка крылышками. На щеки восходил нежный румянец.

Марфа хотела что-то сказать, но лишь пискнула слабо и тоже все смотрела, смотрела ему в глаза…

И настала тишина в просторной, расписной палате, где царь и его третья невеста завороженно глядели друг на друга. Но это была тишина кажущаяся, потому что над головами неподвижно стоявших людей метались-сталкивались их мысли, словно всполошенные птицы, и если бы кто из собравшихся мог те мысли расслышать, он оглох бы от их разноголосого гомона.

В головах отвергнутых девиц разочарование мешалось с облегчением. Многие из них лишь недавно увидали вблизи государя – и теперь ничуть не жалели о том, что не оказались выбранными. Все-таки он жутко старый, то ли дело какой-нибудь Петька или Алешка, который грозился заслать сватов, да батюшка ему отказал… теперь, надо быть, не станет отказывать!

Архиятер Елисей Бомелий испытующе оглядывал государеву избранницу. Вообще-то его подопечный всегда испытывал тягу к женщинам более изобильным телесно, а эта хрупка и тонка, словно цветок. Впрочем, незабвенная Кученей тоже была тонка, что змея… Ничего, русским женщинам свойственно быстро полнеть: от изобильной еды, от неподвижной жизни это нежное создание скоро раздастся вширь так, что и не узнать, тем паче если быстро забеременеет. Вроде бы нет никаких противопоказаний к этому браку: лекарь сам придирчиво осматривал всех девиц, пробовал на вкус их мочу. Марфа Васильевна совершенно здорова, она будет радовать государя еще долгие годы. Бомелий мимолетно усмехнулся: после того, как он долгие годы заботился превратить жизнь своего господина в сущий ад, чтобы самомалейшее подозрение ослепляло его разум и заставляло метать громы и молнии в виновных и безвинных, очень трогательно со стороны лекаря печься о его радостях! И смешно.

Бывший государев шурин Михаил Темрюкович угрюмо думал, что судьба играет очень причудливо. В одночасье вознесла какую-то дворянскую дочку на высоты, на коих достойна пребывать лишь бесподобная пери, подобная его незабываемой сестре Кученей. Увы, канули в прошлое те времена, когда Салтанкул был если не первым, то вторым лицом в России! Ему ни за что не снискать расположения этой простенькой девчонки, ни за что не вернуть былого! И только мысль о мести, которая свершится же когда-нибудь по мановению Аллаха, поддерживает его теперь… С унылым вздохом он первый направился поклониться будущей государыне, подумав, что нужно завтра же отправить ей восточные лакомства – варенные в сахаре орехи и фрукты. Все дети любят сладкое, а она еще совсем дитя! И может, сломает об орешек свои белые зубки.

Малюта Скуратов… Малюта никак не мог прийти в себя от потрясения, что выбор государя пал-таки на его родственницу. Он даже и не надеялся на такое счастье – оказаться в свойстве с господином и повелителем. Царь Иван Васильевич иногда снисходил до того, что называл Малюту своим единственным другом, однако Скуратов не заносился от этих слов. Он был псом государевым, а ведь и псов люди иногда называют своими друзьями. С Малюты было вполне довольно места у ног обожаемого хозяина, он почитал себя достойным только лизать его сапог, а успех этих смотрин… ему такое и присниться не могло! Приходилось признать, что жена его в очередной раз оказалась права. Может, и ее настояние непременно отдать дочку Машу за этого красовитого щеголя Годунова тоже во благо?

Матрена Бельская, жена Малюты, думала о том, что бабы во сто раз умнее и хитрее мужиков. Это же просто не счесть, сколько сил ей пришлось потратить, чтобы уговорить муженька выставить Марфу на государевы смотрины! Попытка не пытка, за спрос денег не берут, а выиграть можно весь мир. И выиграли же! Жаль, конечно, что у них не было собственной дочери-красавицы подходящих лет, Марье-то уже восемнадцать, да и замужем она. Взгляд Матрены перелетел к зятю. Борис покосился на тещу таинственным темным оком, вдруг осветившимся потаенной усмешкою. Матрена сжала губы куриной гузкою, чтобы не расплылись в улыбке. Зять был ей чрезвычайно по сердцу! Глупенькая Маша и не понимает, как ей повезло. И не надо ей понимать, не надо… пусть стоит да радуется новому возвышению семьи, а больше ей знать ничего не нужно. Ни ей, ни кому-то другому. Матрена и на исповеди не проболтается о том, что дерзким «опричником», обесчестившим опасную соперницу Марфы – Зиновию Арцыбашеву, был не кто иной, как милый Бориска. Матрена подсунула ей наливочки… не простой наливочки. Зиновия обеспамятела сразу, а уж потом Бориска быстренько сделал свое мужское дело. Ну и что? Невелик грех, подумаешь! От зятя небось не убудет, от Машки тоже, а то где бы все они были сейчас, если бы возвысились жадные, будто вороны, Арцыбашевы?

Иван Иванович, царевич, исподтишка оглядывал государеву избранницу и понять не мог, что отец отыскал в этой бесцветной птичке. Вот Кученей, Марья Темрюковна, – это была красавица. По ночам снилась Ивану в грешных снах, а днем такого страху наводила на них с братом Федором… Настоящая злая мачеха, как в сказках! А эта девчонка будет небось бояться царевичей. И какой с нее прок в постели? Может быть, отцу нравится обучать тихонь и несмышленышей? Но самому Ивану подавай горячих девчонок, вроде Евдокии! По ней сразу видно, на что она способна. И она чуть-чуть похожа на Кученей… Иван исподтишка пожал пухленькие пальчики невесты.

Евдокия даже не ответила на это пожатие. Она губы себе искусала от злобы и зависти! Царевна… она теперь всего лишь царевна, а могла бы стать царицею! Наверное, наверное, государь выбрал бы ее, когда б Ивашка вперед отца не вылез! Она мгновенно возненавидела будущего мужа, и был только один человек на свете, которого Евдокия ненавидела больше.

Соперница, Марфа.

Белая голубка, тьфу! Да чтоб от нее перышки полетели! Чтоб она сдохла!

ПЕРЫШКИ

– Прощай… навеки прощай, доченька моя ненаглядная…

Шепот государя был еле слышен. Он осторожно коснулся губами белого лба покойницы, и Бомелий, стоявший поблизости, увидел, как судорожно, мучительно его пальцы стиснули край гроба.