Век Екатерины Великой - София Волгина

– Ах, Гриша, – во взгляде Екатерины светилась искренняя признательность. – Знаю, знаю. И ты береги себя, прошу. Не вздумай в следующий раз обнимать меня.

В двери постучали. Орлов, собрав губы в яркую точку, по новой французской моде, поднес палец к ним и, глядя на Екатерину, поцеловал воздух. Придерживая шпагу, быстро удалился.

Облегченно вздохнув, Екатерина обернулась к вошедшему Томасу Димсдейлу.

Придворная красавица Прасковья Брюс, ровесница императрицы и с шестнадцати лет ее верная подруга, во время оспенной прививки императрицы находилась в гостях у матери – Марии Андреевны Румянцевой. Она приехала в день полного выздоровления государыни.

Екатерина Алексеевна должна была выйти из своего кабинета, где изволила вести беседу с Паниным и Григорием Орловым. Прасковья с пристрастием допрашивала своих подруг:

– Ну, как сей страх Божий учинялся? Больно было нашей государыне-матушке?

– Чай, несладко было, но ты знаешь нашу голубушку, все стерпела, – сказала с глубоким сочувствием Перекусихина.

– И как она первые дни?

– В субботу, помню, – вспомнила Протасова, – она почивала ночью хорошо и думала поутру, что совершенно здорова, но к полудню почувствовала дрожь, затем последовал жар лихорадочный и беспокойство по всему телу. Чувствовала такожде тяжесть и дурноту в голове, боль и онемение рук под мышкою и жаловалась на спину.

– Ой, как страшно! – прошептала Брюсша.

Перекусихина поскорей успокоила ее.

– Не пугайся, в оный день после ходьбы в холодном покое беспокойства в голове уменьшились. Кушать в сей день Ея Величеству не хотелось, и она не кушала ничего, окромя как немного овсяной кашицы в обед и в ужин. Ранки на руках еще больше рделись.

– А на следующий день, в воскресение, – продолжила Протасова, – ночь Ея Величество дремала, но сон много раз прерывался. Боль в голове и в спине продолжилась, токмо к ней еще лихорадка добавилась. Несмотря на то, изволила встать с постели в обыкновенное время и прохаживаться в холодном покое. Ранки рделись гораздо больше, и ввечеру многие пупырышки, слившиеся вместе, показались кругом них. Чувствовала великую тяжесть и изволила пойти почивать прежде обыкновенного времени.

Протасова замолчала. Перекусихина паки ничего не говорила.

– А что же в понедельник? – спрашивала Брюсша, окидывая их просительным взглядом.

– А в понедельник, – продолжила Протасова, – почивала ночью хорошо, и испарина была великая. Тяжесть и дурноту в голове чувствовала, однако ж в гораздо меньшей степени против прежнего: жаловалась на слабость, однако ж лихорадка уменьшилась. Поутру изволила принять пол-унции глауберовой соли, распущенной в теплой воде, что великое облегчение подало. После сего во весь тот день чувствовала под мышкою онемелость, спина и ноги болели, а голове было гораздо легче. Откушали немного кашицы и воды. И так было почти всю следующую неделю.

– А в нонешнее воскресение, – перехватила повествование Перекусихина, – Ея Величество почивала ночь весьма хорошо, боль в горле больше не беспокоила, твердость желез чуть можно было чувствовать. К вечеру большая часть оспин на лице темнее цветом стали. В понедельник, на вторую неделю, государыня Екатерина Алексеевна ночь провела преизрядно, изволила кушать немного курицы в обед и безо всякого беспокойства весь день пробыла. Все оспины цвет свой переменили в темноватый.

Мария Саввишна немного выдохнула, но напряжение в ее лице оставалось прежним, как будто она усилием воли восстанавливала детали тех тяжелых для любимой ее императрицы дней.

– Во вторник, уже выздоровев, – продолжила она, – Екатерина Алексеевна изволила последний раз принять глауберову соль. Ея Величество изволила всякий день ездить в карете прогуливаться на чистый воздух, и первого числа ноября возвратилась в Санкт-Петербург в совершенном здравии – к великой радости всего города. Ввечеру к приехавшим во дворец господам изволила выйти и принять от дворянства поздравление.

Протасова напомнила:

– А забыла ты, душечка, Мария Саввишна, сказать, что до самого того времени, как оспа стала высыпать, Ея Императорское Величество всякий день изволила вне покоев на чистом воздухе прохаживаться пешком по два и до трех часов.

– Да, – торжественно довершила Перекусихина, – мороз в те дни был от пяти до шести степеней на тепломере реомюровом.

Перекусихина гордо взглянула на Брюсшу. Та стояла, как завороженная, словно бы ожидая продолжения.

– Да, смела наша государыня, в высшей степени смела! – Она медленно прошлась по комнате и вдруг обратилась к подругам: – А вы будете делать себе сию прививку?

Протасова усмехнулась неразумности подруги и сказала как отрезала:

– Наша государыня не побоялась за свою бесценную жизнь, а нам уж и сам Бог велел!

Токмо императрица окрепла, она занялась чтением бумаг о Дарье Салтыковой. Приговор утвердили в октябре шестьдесят восьмого года. Государыня назвала Дарью Салтыкову «бесчеловечной вдовой», «уродом рода человеческого», «душой совершенно богоотступной», «мучительницей и душегубицей». Салтычиха, лишенная дворянского звания и фамилии, была приговорена к одному часу «поносительного зрелища» – она стояла прикованной к столбу на эшафоте, а над ее головой висела надпись: «Мучительница и душегубица». После того она была пожизненно сослана в монастырь, где ей надлежало находиться в подземной камере, куда не поступал свет. Ей запрещалось видеть людей, окромя охранника и монахини-надзирательницы.

В том же году выбили первая в честь оспопрививания с изображением Екатерины Второй и подписью «Собою подала пример!».

Доктор Димсдейл оставался в России еще несколько месяцев, а затем вернулся домой и открыл там свою собственную оспенную клинику. Мальчику Маркову, выжившего после оспы и давшего от себя привить государыню, пожаловали дворянство и фамилию – Оспенный.

Вестимо, Екатерине Алексеевне, занятой писанием законов, хотелось иметь достойных помощников, на коих она могла бы расчитывать. Ей бы хотелось, дабы ими стали ее близкие люди – подобные братьям Орловым. Но несмотря на то, что Григорий, например, глядя на нее, много читал и пропадал в Академии в обществе ученых мужей, несмотря на его глубокий ум, прозорливость и многие другие редкие качества, недостаток образованности, а главное, нежелание заниматься государственной работой, кое сказывалось бы на нелегком труде на благо отечества, не могли сподвигнуть государыню поставить Григория Григорьевича и его братьев на ключевые государственные посты. Посему, назначение на пост генерал-губернатора князя Александра Вяземского было весьма кстати для начала государственных реформ. Именно ему она решилась доверить руководство депутатами. С ним она безбоязненно провела серьезные преобразования в Правительственном Сенате, не боясь некоторых враждебно настроенных против нее сановников, к коим она относила Никиту Панина и даже Орловых. Особливо Алексея Орлова, коего, учитывая его ум и дальновидность, она откровенно побаивалась. От него и в самом деле многое зависело в ее государстве. Так что ежели б ему вздумалось, к примеру, выйти из дозволенных императрицей границ, ей не на кого было бы положиться, окромя князя Вяземского. Посему, она положила намеренно способствовать возвышению генерал-прокурора над всеми другими высокопоставленными должностными лицами. Постепенно она приблизила князя к себе так, что всем стало понятно: в руках генерал-прокурора сконцентрирована большая часть власти, и он является вторым лицом в государстве после императрицы. Так что молодой, трудолюбивый, дотошный, токмо женившийся князь Вяземский, на много лет стал ей бесценным соратником.

В первые годы после разделения Сената на департаменты, генерал-прокурор, окромя общего руководства органами прокуратуры, ведал делами государственными и политическими, к коим относились: ведомости о числе народа, дела по ревизиям душ мужского пола, дела финансовые, в том числе сюда поступали все сведения о доходах и расходах, дела по герольдии, по Синоду, а такожде по важнейшим коллегиям: камер-, ревизион-, берг-, мануфактур-, коммерц-коллегии, штате-конторе, по коллегии иностранных дел, дела по соляной и банковской конторам, по Тайной экспедиции, по монетному департаменту, по канцелярии конфискации, по магистратам и управлениям разными заводами.

Князь Вяземский являлся основным еженедельным докладчиком императрицы, представляя ей списки указов с отметками об исполнении. Поскольку по совету императрицы генерал-губернатор, невзирая на лица, избавился от всех ленивых и бесполезных служащих Сенатской канцелярии, со временем сенаторы под его придирчивым руководством начали относиться к своей работе со всей ответственностью и радением. Уже в самом начале своей деятельности он издал около тридцати приказов на пользу канцелярской работе. Среди оных был – «О хранении служебной тайны», окромя того – о предоставлении всех документов, подготовленных для сенаторов, ему на предварительный просмотр, а также приказ об обязанности всем служащим, отлучаясь из своего дома, говорить домашним, куда идут – дабы их можно было бы разыскать.