Самодержец пустыни - Леонид Юзефович

Как всегда в смутные времена, когда правит бал архаика и вступают в силу законы давно минувших эпох, в годы Гражданской войны старинное русское самозванчество стало массовым явлением. Чудом спасшиеся “дети” государя обнаруживались то в Перми, то в Берлине, то в Омске и Забайкалье. Все они рано или поздно подвергались разоблачению, но Михаил Александрович так ни разу и не появился во плоти, что делало его совершенно неуязвимым. В том, что он жив и где-то скрывается, в белой Сибири были уверены чуть ли не все – от простых казаков до генерала Сахарова, от городских обывателей до министров Омского правительства, на банкетах поднимавших тосты за его здоровье. Михаил Александрович стал чем-то вроде национального мессии, чье возвращение из небытия будет предвестьем восстановления прежнего миропорядка. Лишь после разгрома Колчака вера в него начала слабеть, и фельетонист читинской газеты уже мог позволить себе поиронизировать на эту тему. Герой фельетона сидит дома, вдруг вбегает взволнованная квартирная хозяйка и кричит с порога: “Идите скорей на базар, вся первая необходимость в цене упала. Должно, Михаил Александрович близко!”

Однако полностью эта вера исчезнуть не могла, ибо, по сути, была религиозной и в доказательствах не нуждалась. Ее фундаментом стало библейское пророчество Даниила: “И восстанет в то время Михаил, князь великий, стоящий за сынов народа твоего; и наступит время тяжкое, какого не бывало с тех пор, как существуют люди, до сего времени” (Дан., XII, 1).

В России этот текст впервые вспомнили в начале XVII века, в связи с избранием на царство Михаила Романова[165]. Через три столетия, подкрепленное исторической аналогией, предсказание Даниила обрело популярность после загадочного исчезновения Михаила Александровича. О нем знали многие, но Унгерн единственный возвел его в ранг идейной доктрины и воспроизвел соответствующее место в приказе по дивизии накануне похода в Забайкалье. Цитата предварялась пояснением: “Народами завладел социализм, лживо проповедующий мир, злейший и вечный враг мира на земле, т. к. смысл социализма – борьба. Нужен мир – высший дар Неба. Ждет от нас подвига в борьбе за мир и Тот, о ком говорит Св. Пророк Даниил, предсказавший жестокое время гибели носителей разврата и нечестия и пришествие дней мира”.

Примерно так же уральские крестьяне из секты “михайловцев” почти через полвека после смерти Михаила Александровича, в 50-х годах XX века, продолжали верить в его скорое воскресение и второе пришествие. Правда, в отличие от этих обитателей таежных скитов на севере Прикамья, Унгерн надеялся, что великий князь жив и ему нет нужды воскресать, чтобы явиться своему страдающему народу. Возможно, эту надежду укрепил в нем Оссендовский.

Их знакомство, как следует из книги “Звери, люди и боги”, состоялось в Ван-Хурэ, в начале мая 1921 года. Оссендовский с группой спутников оказался здесь по дороге из Улясутая в Ургу как раз в то время, когда Унгерн прибыл сюда на свидание с Казагранди и Резухиным. В ожидании последнего барон прилег отдохнуть в юрте Рябухина, в то время – врача 2-й бригады. В эту юрту и велено было явиться Оссендовскому[166].

У входа стоял адъютант Унгерна, капитан Веселовский. За поясом у него был заткнут револьвер без кобуры, в руке он держал обнаженную шашку, которой только что зарубил заподозренного в шпионаже полковника Филиппова, спутника Оссендовского. Лужа крови еще не впиталась в землю перед юртой.

“Не успел я переступить порог, – вспоминал Оссендовский, – как навстречу мне кинулась какая-то фигура в красном монгольском халате. Человек встряхнул мою руку нервным пожатием и так же быстро отскочил обратно, растянувшись на кровати у противоположной стены. “Кто вы такой? – истерически крикнул он, впиваясь в меня глазами. – Тут повсюду шныряют большевистские шпионы и агитаторы!”

Все это очень правдоподобно, многие мемуаристы весьма похоже описывают свою первую встречу с Унгерном. Все они утверждают, что в этот момент находились на волосок от смерти и остались в живых благодаря способности выдержать взгляд барона или с достоинством ответить на его вздорные обвинения. Оссендовский тоже уверяет, что спасся благодаря привычке к самообладанию, сохранить которое было нелегко – во время разговора Веселовский стоял у него за спиной, ожидая приказа поступить с ним так же, как с Филипповым, и не вкладывая шашку в ножны. Однако ему не пришлось пустить ее в дело. В конце разговора Унгерн извинился перед Оссендовским за нелюбезный прием и даже отдал ему для дальнейшего путешествия своего белого верблюда.

Следующая их встреча произошла уже в Урге. Проезжая по улице, барон заметил Оссендовского, пригласил его сесть в автомобиль и привез к себе в юрту. Там гость осмелился напомнить хозяину, что в Ван-Хурэ тот обещал помочь ему добраться до какого-нибудь порта на тихоокеанском побережье. Унгерн ответил по-французски: “Через десять дней я начну действия против большевиков в Забайкалье. Очень прошу вас до той поры оставаться при мне. Я столько лет вынужден находиться вне культурного общества, всегда один со своими мыслями. Я бы охотно поделился ими”.

Оссендовский, естественно, согласился. “Напоследок, – пишет Першин – он сделался чем-то вроде советника при Унгерне и усиленно подогревал его оккультизм”. Сочувственно выслушивая монологи барона о “проклятии революции”, предсказанном Данте и Леонардо да Винчи, Оссендовский преследовал цель сугубо утилитарную – понравиться собеседнику, чтобы с его помощью вырваться из Урги в Китай, к железной дороге, к морю. Иначе об этом нечего было и мечтать.

Оссендовский не скрывает этих планов. Он сообщает, что перед тем, как выступить в поход, Унгерн сдержал обещание и в благодарность за десять дней, проведенных в “культурном обществе”, отправил его на восток с торговым караваном, идущим к китайской границе. Через 12 дней караван достиг Хайлара, там Оссендовский сел на поезд и с комфортом отбыл в Пекин, откуда затем перебрался в Америку.

Поговаривали, впрочем, что из Урги он выехал не на верблюде, а в автомобиле с личным шофером Унгерна, с охраной и крупной суммой денег. Першин слышал, будто барон дал ему какое-то “важное задание”, но не знал, какое именно. Сам Оссендовский впоследствии говорил, что должен был передать деньги жившей тогда в Пекине жене Унгерна. Другую версию излагает Бурдуков – тот самый колонист, который в 1913 году сопровождал барона в трехдневной поездке от Улясутая до Кобдо. Он пишет, что Оссендовский сумел внушить Унгерну, будто знает место, где скрывается Михаил Александрович, обещал доставить его в Монголию и получил деньги на расходы, связанные с выполнением этой миссии[167]. Не известно, так ли это, но в пользу версии Бурдукова говорит одна фраза из письма Унгерна своему пекинскому агенту Грегори: “Верьте “профессору!” Именно так называли Оссендовского в Урге. Предполагалось, видимо, что они с Грегори будут действовать совместно. Для передачи денег Елене Павловне такого рода предупреждений не требовалось, золото само по себе служило лучшей рекомендацией.