Чужак в чужой стране - Роберт Хайнлайн

— В таком случае, сынок, не волнуйся. Если через пятьсот или тысячу лет люди еще не научатся общаться с соседями, мы с тобой им ничем не поможем. Однако я подозреваю, что они сумеют.

— Я тоже так грокаю, но не полностью. Я же сказал, это меня не волнует. А вот вторая возможность, что они попытаются переделать нас, Джубал, — это недопустимо. Если они попытаются переделать нас по своему образу и подобию, то мы все наверняка погибнем, но уже не безболезненно. Это будет великой неправильностью.

Прежде чем ответить, Джубал долго думал.

— Сынок, разве ты занимаешься не тем же самым?

— Это то, с чего я начал, — отвечал Майк с несчастным видом. — Но сейчас — нет. Отец, я знаю, ты был разочарован во мне, когда я только начинал.

— Твое личное дело, сынок.

— Да. Я сам. Должен грокнуть каждый «касп» сам. И ты… и каждый сам. Ты есть Бог.

— Ну, я не принимал твоего титула.

— Но ты не можешь отказаться. Ты есть Бог, я есть Бог, все, что грокает, есть Бог, а я — это то, что я когда-либо видел, чувствовал, испытывал, все, чем я был. Я — все то, что я грокаю. Отец, я видел, как ужасно устроена вся наша планета, и я грокнул, хотя еще не в целостности, что я многое мог бы изменить. То, чему я могу научить, нельзя выучить в школе. Мне пришлось передавать свои знания контрабандой, в виде религии. Но мое учение — не религия. И мне пришлось завлекать зрителей — «лопухов»— подбрасывать новое, взывая их к любопытству. Частично сработало, как я и рассчитывал. Учение доступно остальным, как и мне, хотя я рос в марсианском Гнезде. Наши братья уживаются вместе — ты сам видел, ты сам принял участие — они живут в мире и счастье, не испытывая горя и ревности.

И это уже достижение. Наш величайший дар — разделение на мужчин и женщин. Возможно, романтическая физическая любовь — уникальный дар, присущий лишь этой планете. Если так, то Вселенная куда беднее… и я смутно грокаю: мы, кто есть Бог, спасем и сохраним это величайшее изобретение, распространим его. Соединение тел одновременно со слиянием душ в едином экстазе; давать, получать, наслаждаясь друг другом, — ну, на Марсе ничего и близко похожего нет, и это, как я грокаю в целостности, источник всего, что делает нашу планету богатой и чудесной. Джубал, пока человек, будь то мужчина или женщина, не насладился этим сокровищем, не омылся взаимным блаженством, где умы соединяются столь же тесно, как тела, — человек этот остается таким же девственным, как если бы он никогда не совокуплялся. Но я грокаю, что ты уже все понял, твое нежелание удовлетвориться меньшим это доказывает… кроме того, я знаю. Ты грокаешь. Ты всегда умел грокать. Не обязательно знать язык. Доун сказала нам, что ты проник в ее ум столь же глубоко, как и в ее тело.

— Э-э-э… дама преувеличивает.

— Доун может говорить об этом только верно. И — прости — мы сами при том присутствовали. В твоем уме — нет, но в ее… и ты был с нами, делился с нами всем.

Джубал воздержался от замечания, что немногие случаи, когда он чувствовал, что способен ощущать полностью другого человека, относятся как раз к этой категории — и то не мыслями, а эмоциями. Он лишь пожалел, без всякой горечи, что нельзя скинуть полстолетия. Тогда Доун бы уже не называли мисс, а он бы решился на еще один брак, несмотря на старые шрамы. Не говоря о том, что он не променял бы переживания прошлой ночи даже на все оставшиеся ему годы жизни. По сути, Майк был, прав.

— Продолжайте, сэр.

— Таким и должен быть сексуальный союз. Но, как я медленно грокнул, такое бывает крайне редко. Чаще бывает равнодушие или механически совершаемый акт; насилие и соблазн — игра, не лучше рулетки, но менее честная; проституция и воздержание — по желанию, а бывает, и без всякого выбора; страх, ощущение вины, ненависть, насилие — и детей воспитывают так, что они растут, считая секс «плохим», «постыдным», «животным», тем, что всегда следует скрывать и чему нельзя доверять. Прекрасное, совершенное свойство, разделение на мужчин и женщин, вывернуто наизнанку и поставлено с ног на голову, так что оно превратилось в нечто жуткое.

И все неправильности — соучастники ревности. Джубал, я никак не мог в это поверить. Я все еще не могу грокнуть «ревность», мне кажется, это просто безумие. Впервые познав этот экстаз, я подумал: следует поделиться, поделиться немедленно со всеми братьями по воде, непосредственно — со всеми женщинами, и опосредованно — предлагая всем мужчинам разделить блаженство. Сама мысль о том, чтобы оставить неиссякаемый родник одному себе, привела бы меня в ужас, если бы пришла мне в голову. Но я не способен был на такие мысли. И как совершенное следствие, я не желал совершать это чудо с теми, кого я не взлелеял, кому я не мог доверять. Джубал, я физически не способен совершить любовный акт с женщиной, если она не разделила со мной воду. И так — во всем Гнезде. Психическая импотенция — разве что дух сливается так же, как плоть.

Джубал скорбно подумал: непогрешимая система, как раз для ангелов. И тут на частную посадочную площадку приземлилась машина. Повернув голову, он заметил, как она исчезла.

— Беда?

— Нет, просто они начинают подозревать, что мы здесь, точнее, что я здесь. Они считают, что остальные погибли. Все, кто был в Сокровенном Храме. Другие-то круги их не волнуют… — Он ухмыльнулся. — А мы могли бы неплохо заработать на номерах, в город начали прибывать легионы епископа Шорта.

— Не пора ли перевести семью куда-нибудь в другое место?

— Джубал, не волнуйся. Они не успели даже сообщения по радио послать. Я охраняю Гнездо. Мне не трудно с тех пор, как Джилл избавилась от предрассудков по поводу «неправильности» уничтожения людей, в которых заключена еще большая неправильность. Раньше у меня была сложная система защиты, но теперь Джилл знает: я действую лишь после того, как грокну целостность. — Человек с Марса по-мальчишески улыбнулся. — Прошлой ночью она сама помогала мне… и не впервые.

— А что вам пришлось делать?

— Да это последствия побега из тюрьмы. Там были такие, которых нельзя было выпускать, — они были опасны. И прежде чем избавиться от запоров и дверей, я избавился от них… а часть самых злостных даже не сидели в тюрьме. Я ожидал, составлял список, уверяясь в целостности в каждом случае. И вот теперь, когда мы покидаем город, — они здесь больше не живут. Их вывели из телесной оболочки и отправили назад, в самое начало, чтобы они попытались еще раз. Кстати, именно это гроканье помогло Джилл изменить свое отношение, раньше ее мутило, а теперь она полностью одобряет мои действия: когда наконец грокнула в целостности, что убить человека невозможно — что мы всего лишь, подобно судье на матче, убираем игрока за «излишнюю грубость».

— А ты не боишься играть Бога, мальчик?

Майк беззастенчиво и жизнерадостно заулыбался.

— Я есть Бог. Ты есть Бог… и все те негодяи, которых я «убираю», тоже Бог. Джубал, говорят, Бог замечает падение воробья. Так и есть. Но по-английски я могу выразить лишь приблизительно: Бог не может не заметить воробья, потому что воробей тоже Бог. А когда кошка выслеживает воробья, она тоже Бог, и оба они выполняют желания Божьи.

Появилась вторая машина, начала снижаться и испарилась. Джубал воздержался от комментария.

— И сколько же «игроков» ты вчера выкинул из игры?

— Около четырехсот пятидесяти — да я не считал. Город-то большой. На некоторое время он превратится в весьма приличное место. Конечно, это не исцелит его — нет исцеления без учения. — Майк помрачнел. — Вот о чем я и хотел спросить, Джубал. Боюсь, я ввел в заблуждение своих братьев.

— Каким образом, Майк?

— Они настроены слишком оптимистично. Видят, как здорово все получается у нас, знают, как они счастливы, какие они сильные, здоровые, как глубоко они сознают мир, как глубоко любят друг друга. И вот им кажется, что они грокают, будто дело лишь во времени, надо лишь подождать, и вся человеческая раса придет к такой же благодати. Не завтра, конечно. Некоторые грокают, что две тысячи лет для такой миссии, — все равно, что две секунды. Но со временем… Джубал, поначалу я тоже так думал и позволил им в это верить… Но, Джубал, я упустил основное: люди не марсиане. Снова и снова я совершал ту же ошибку, исправлял ее… и вновь ошибался. То, что срабатывает с марсианами, совсем не обязательно сработает с людьми. Конечно, концептуальная логика, которую можно выразить лишь по-марсиански, действует и тут, и там. Логика неизменна, но исходные данные различны, а потому и результат иной.

Я не мог понять: почему, когда люди голодают, кто-нибудь не предлагает себя, чтобы его убили и съели? На Марсе такое решение очевидно — это большая честь. Я не понимал, почему так ценят детей. На Марсе наших двух малюток выкинули бы за дверь, чтобы они выжили или умерли… девять из десяти нимф умирают в течение их первого сезона. Логика-то у меня в порядке, но я неверно прочел полученную информацию: младенцы здесь не борются за выживание, этим заняты лишь взрослые. На Марсе взрослые никогда не борются, потому что в младенчестве уже были отобраны сильнейшие. Но так или иначе происходит борьба и «выпалывание»… или же раса выродится.