Дорога без возврата - Татьяна Николаевна Зубачева

– Возьмите всё необходимое и идите к тому столу.

Гэб послушно встал, взял со стола листок бумаги, ручку, пепельницу и спички, перешёл к маленькому столу у стены и сел за работу.

Он написал, перечитал написанное, тщательно скомкал листок и сжёг его в пепельнице. Размял кулаком пепел.

– Ещё писать? – глухо спросил он, не оборачиваясь.

– Да, – ответил Жариков. – В другом порядке. И проверяйте значение по словарям. Пишите и жгите, пока не почувствуете, что освободились.

Чаку понадобилось три листа. Гэб сжёг шесть. И тоже читал словарь, листал энциклопедию. И наконец ещё раз тщательно размял пепел, захлопнул и уложил в стопку книги, встал и с улыбкой шагнул к столу, протягивая Жарикову ручку.

– Спасибо, сэр, вот…

И, не договорив, рухнул на пол, потеряв сознание. Жариков поднял его и уложил на кушетку. Расстегнул на нём пижамную куртку и нижнюю рубашку. Гэб неразборчиво бормотал, закатив глаза так, что были видны одни белки.

– …не надо… глютамин… нет, нет, сэр, за что?!.. ситуация… опять… не надо… будьте вы прокляты… трубкозуб… не надо…

Жариков понимал, что эти странные, внешне бессмысленные слова и есть осколки формулы, но даже не пытался запомнить их и сложить в цельную фразу: суть процесса ясна. Он передвинул к изголовью кушетки табуретку и поставил на неё стакан с водой. А сам вернулся к своему столу и углубился в бумаги.

Вскоре бормотание затихло, дыхание стало ровным. Гэб глубоко вздохнул и сел. Взял стакан и медленно, маленькими глотками выпил.

– Спасибо, сэр. Прошу прощения, что обеспокоил, сэр, – и после недолгой паузы: – Я… я что-то говорил, сэр?

– Нет, – очень серьёзно успокоил его Жариков. – Вы лежали молча.

Он легко встал из-за стола, достал из шкафа с лекарствами таблетки.

– Это снотворное. Вам надо как следует выспаться. Выпейте таблетку, идите и ложитесь в постель.

Гэб послушно взял таблетку, проглотил. Он был сейчас не в том состоянии, чтобы хитрить, а тем более сопротивляться. Но провожатого Жариков решил ему не давать: привычка к послушанию должна довести его до постели.

– Да, сэр, слушаюсь, сэр, – пробормотал Гэб, направляясь к двери.

Как он дошёл до своей палаты, разделся и лёг, Гэб никогда потом не мог вспомнить. Видимо, спал на ходу.

У себя в комнате Андрей сразу разделся и лёг. Но тут же встал, убрал, разложил и повесил вещи, и снова лёг. Привычно вытянулся на спине, закинув руки за голову. Джо с Джимом на работе, он один. Серый тусклый свет зимнего дня, тишина. Ну вот, всё он сделал. И про столовую парням сказал. А что, чего в самом деле в холле тесниться? Отметим как… как День Победы отмечали. Да, их пригласили, они пришли, но чувствовали себя стеснённо. Они-то не воевали, ни вспомнить, ни сказать им нечего. Но что и как должно быть на празднике, они рассмотрели. Хоть и недолго были.

Андрей потянулся, поёрзал спиной и ягодицами по простыне, поправил одеяло. Ну вот, он один, редкая удача, надо спать. Никого он своими стонами не потревожит. Конечно, Джо с Джимом – здоровские парни, ни разу не попрекнули, что кричит и стонет во сне. А уж о чём другом и речи нет. Хотя… хотя и сами тоже… и странно: днём ничего, будто и не помнишь, будто и не было ничего, а ляжешь… столкнёшь одеяло, и опять Паласы, питомники, вся эта гадость, а накроешься… и опять на тебя наваливаются, чудятся чужие, шарящие по телу руки. Закричишь тут. Нужно очень сильно умотаться на работе, двойную смену отпахать, чтобы лечь и провалиться. А так… и не спать нельзя, и заснуть страшно.

Андрей повернулся набок, попробовал свернуться под одеялом в комок. Так вроде легче. Хотя тоже…

…Он лежит на жёсткой узкой кушетке, подтянув колени к подбородку и обхватив их руками. И тихо плачет. От боли и страха. У него всё болит, зачем его ещё мучают? Что он сделал не так, что сержант отдал его врачам, не оставил себе? Холодный металл касается тела, и он начинает дрожать. А над ним звучат голоса. Говорят на непонятном языке, наверное, по-русски. Он не понимал, но поневоле запомнил.

– Ты смотри, как изуродовали парня, сволочи.

– Да, всё изранено. И Анульки нет.

– Подождём её?

– Нет, смотри, нагноение. Нет, убираем сейчас. Потом проконсультируем…

…Теперь он знает. Анулька – это Анна Емельяновна Леркина, проктолог. Она потом несколько раз смотрела его. А тогда он только дрожал и плакал…

…И снова голоса.

– Палкой?

– Да. Даже занозы остались, – и по-английски: – Потерпи, парень. Только не дёргайся. И не напрягайся, расслабь мышцы. Вот, правильно, хорошо, так и лежи, – и опять по-русски: – Ну вот, и вот, и вот здесь ещё. Подсвети.

– На стол надо было. А не… амбулаторно.

– Ты на него посмотри. На стол. Он же не выдержит.

– Слушай, Юр, откуда этот страх? Ведь у остальных тоже.

– У всех. Зажим. Вот так. Теперь лишь бы спаек не было. А откуда страх? Видно, с такими врачами дело имели…

…Да, доктор Юра, Юрий Анатольевич, это точно. Такие это были врачи, что и сейчас при виде белого халата надо заставить себя вспомнить, где ты и кто ты теперь. Переодеваться свой же шкафчик открываешь и вздрагиваешь.

Андрей вздохнул, потёрся щекой о подушку. Надо спать. Послезавтра двадцатое декабря, день Освобождения, День Свободы. Ну и что, что он встретил сержанта в феврале, а у других тоже было у каждого по-своему, Алик вон вообще только на День Империи, будь она проклята, нет, они решили: День Свободы – так День Свободы. Для всех. Раз столовая, то с чаем легче. И заварка, и кипяток, и стаканы. А вина они купят в городе. Эд с Крисом обещали уломать генерала, чтобы разрешил. Съестного – закуску и сладкое к чаю – тоже в городе и в буфете купят. Вскладчину. Что ещё? Всё вроде. Музыка… так в столовой же пианино стоит, ну, тогда полный порядок. Играют многие. И попоём, и потанцуем. Тётя Паша даже не видела, как мы умеем. И доктор Юра…

Он улыбнулся, не открывая глаз. Тело обмякало, расслаблялось. И засыпая, он как заклинание от кошмара повторял их имена… доктор Юра… Тётя Паша… доктор Ваня…

ВЧ № 4712

Закончив совещание и отпустив подчинённых на свершения и достижения, Михаил Аркадьевич сел за стол и взглядом поблагодарил Никласа, молча поставившего перед ним стакан с чаем.

– А сами, Ник?

Никлас улыбнулся и кивком показал на второй стакан на