Жизнь и труды Марка Азадовского. Книга II - Константин Маркович Азадовский

неряшливым цитированием. Искаженно использовано общеизвестное положение А. М. Горького о роли трудового народа как создателя общемировых ценностей. Произвольно сужая мысль Горького, В. Сидельников пишет: «Горький говорил, что русский народ – „первый по времени, красоте и гениальности творчества философ и поэт“»[21]. Но В. Сидельников идет и дальше. Статья М. К. Азадовского «Арина Родионовна и братья Гримм» (опубл<икованная> в «Литературном Ленинграде» 26 XI 1934) превращена в статью «Арина Родионовна или братья Гримм?», причем автор, не ограничиваясь переделкой и на или, еще добавляет от себя знак вопроса.

Приходится сожалеть, что редакция «Литературной газеты» была введена в заблуждение и опубликовала статью В. Сидельникова, изобилующую принципиальными и фактическими ошибками»[22].

Разумеется, это коллективное письмо не появилось ни в газете «Культура и жизнь», ни в «Литературной газете», ни в каком-либо другом печатном органе; к тому же неясно, было ли оно вообще отправлено.

В качестве постскриптума к этой истории, которую П. А. Дружинин характеризует как «начало травли» Азадовского[23], можно привести выдержку из письма литературоведа А. В. Храбровицкого к Л. В. (1979):

Спустя много лет я спросил Сидельникова, как у него поднялась рука на пакостную статью об Азадовском. Вот что он ответил: «Меня вызвали в партийный комитет Союза писателей и предложили выступить против Азадовского в печати, я не мог отказаться…» Черта эпохи, но и человека тоже, конечно (97–19; 3).

Поданный Фадеевым сигнал был услышан: повсеместно началась борьба с «веселовщиной». Яростней других обрушился на покойного академика и его «слепых апологетов» В. Я. Кирпотин. В сентябрьском номере московского журнала «Октябрь» появилась его статья под названием «Об отношении русской литературы и русской критики к капиталистическому Западу». Защищая русский реализм XIX в. («самый смелый, самый последовательный, самым идейный»), автор с гневом ополчился на тех, которые «камень по камню норовили растащить все здание русской литературы <…> отдавали наше наследие, необыкновенно оригинальное по своим задачам и формам, иностранцам»[24]. Что касается самого Веселовского, то основным его грехом Кирпотин объявил «безудержный компаративизм» в сочетании с «дурным историзмом»[25].

Слово «компаративизм» становится в тот период ругательным. К «буржуазным компаративистам» причисляют тех, кто позволял себе сравнивать в своих работах русских ученых, писателей или художников с деятелями западной культуры и выявлять какие-либо «влияния», «заимствования» и т. д. Неудивительно, что основной мишенью этой антизападнической кампании стал именно А. Н. Веселовский, изучавший вопросы культурного взаимодействия и признанный родоначальником сравнительно-исторической школы в русском литературоведении.

Одна за другой появляются в центральной печати статьи, нагнетающие антизападническую истерию. Круг имен расширяется. Так, анонимные авторы статьи «Нетерпимость к критике», продолжая кампанию против книги академика В. В. Виноградова «Русский язык» (М., 1947), упрекали автора за бесконечное количество иностранных слов и «заумных ученых терминов»[26].

О советских журналах, «раболепствующих перед заграницей», об ученых, оказавшихся «в плену буржуазной науки», говорилось настойчиво и во всеуслышанье. Л. А. Плоткин со страниц той же «Литературной газеты» громил труды И. М. Нусинова, Л. П. Гроссмана, Б. М. Эйхенбаума[27]. А в первом номере журнала «Октябрь» за 1948 г. вновь выступил В. Я. Кирпотин, чья передовая статья, носившая несколько вычурное название «О низкопоклонстве перед капиталистическим Западом, об Александре Веселовском, о его последователях и о самом главном», оказалась, пожалуй, наиболее весомым вкладом в «дискуссию». Издевательски, с разоблачительным пафосом автор цитировал высказывания Азадовского, Жирмунского, Шишмарева о близости Веселовского к русской революционно-демократической критике и влиянии на него передовых идей 1860‑х гг.[28]

С гневной статьей «Космополиты от литературоведения» выступил и московский критик А. К. Тарасенков (создатель уникальной коллекции русской поэзии ХХ в.), обличивший, среди других, Т. И. Сильман[29], в работе которой об Эдгаре По он увидел ни больше ни меньше как «апологию упадничества, тоски, той самой мировой скорби, о которой так резко говорит товарищ Сталин»[30].

Звучали, впрочем, и другие голоса. Подлинная словесная баталия развернулась на страницах 12‑го номера журнал «Октябрь», где, наряду с обличителями Веселовского, слово было предоставлено его защитникам. Так, В. Б. Шкловский нашел в себе смелость утверждать, что упреки, которые были сделаны Александру Веселовскому со стороны Фадеева, «явно основаны на недоразумении <…>. Многое в работе Веселовского можно отрицать, но от нее не надо отрекаться: она входит в наше наследство»[31].

Впрочем, и Шкловский был вынужден прибегать к оговоркам. Веселовский был «великим ученым и патриотом», но не обладал «методом», – написал он об авторе «Исторической поэтики». «Это слепой Самсон»[32].

Защитники Веселовского обнаружились и на ленинградском филфаке, где 17–19 декабря 1947 г. – вскоре после появления декабрьского номера «Октября» – состоялась масштабная дискуссия («Задачи советского литературоведения»), в ходе которой ученые еще имели возможность высказаться более или менее открыто. В. М. Жирмунский, например, говорил о демократических тенденциях в работах Веселовского, о том, что ученый вовлек в орбиту своих изучений богатейшую культуру Востока. М. К. посвятил свое выступление защите Веселовского как крупнейшего представителя русской филологической школы 1860‑х гг. «Речь идет, – говорил М. К., – о защите чести и достоинства русской науки»[33]. «Странное впечатление», сообщается в той же газетной статье, произвело выступление Б. М. Эйхенбаума. Оказалось, что этот ученый, уже не раз битый и за формализм, и за компаративизм[34], пытался «совсем отмахнуться от критики и самокритики» и даже заявил, что «коллектив филологического факультета редкий <…> заслуживает поддержки и ободрения, а не обвинения»[35]. Выступал и В. Я. Пропп, чья книга «Исторические корни волшебной сказки» (1946) также попала тогда под жесткий обстрел. Заявляя, что нам с Веселовским «не по пути», Пропп, как сказано в университетской газете, все же «не был удовлетворен» критикой, звучавшей по поводу его работы[36].

Именно во время этой «дискуссии» М. К. разволновался настолько, что ему стало плохо и для него пришлось вызывать машину, о чем и упомянула Л. В. в своем письме к М. К. Крельштейн (3–14 января 1948 г.).

Дискуссия на филфаке проходила на фоне только что появившейся погромной статьи В. Бутусова в «Литературной газете», направленной в первую очередь против М. К. и В. Я. Проппа; затронуты были и московские фольклористы: П. Г. Богатырев, В. Ю. Крупянская, С. И. Минц, И. Н. Розанов, В. И. Чичеров. Говоря о М. К., автор с возмущением привел (без кавычек!) якобы принадлежащее ученому утверждение о том, что интерес Пушкина к русскому народному творчеству был вызван «влиянием идей, проникающих в Россию с Запада»[37]. Пропп обвинялся в том, что отгородил «непреодолимой