Птица малая - Мэри Расселл

— Да, эти намного лучше, но на скрипке играть я все еще не могу…

Джон забормотал что-то сочувственное, но вдруг увидел, что Эмилио ухмыляется.

— Черт! — засмеялся Джон, и напряжение, возникшее между ними, испарилось. — Не могу поверить, что на это купился. Вы ведь никогда и не играли на скрипке, верно?

— Бейсбол, Джон. Я играл только в бейсбол.

Чувствуя, что к нему возвращается спокойствие, Эмилио открыл стиральную машину и начал выгружать полотенца.

— Сейчас я, наверно, слишком стар и потрепан, чтобы обежать площадку. Но когда-то у меня были здоровые кисти.

— На какой позиции вы играли? — спросил Джон.

— На второй базе обычно. Недостаточно длинные руки, чтобы играть на внешней части поля. Я был весьма хорош на приеме — в основном одиночные и дубли. Ну, может, не так уж и хорош, но любил это дело.

— Отец Генерал утверждает, что у него до сих пор шишка там, где вы ударили его по лодыжке, пытаясь захватить третью базу. Он говорит, вы были просто дикарь.

— Это клевета! — воскликнул Эмилио.

Негодуя, он протиснулся в дверь и отнес корзину к веревке.

— Грубиян — да. Варвар — вполне вероятно. Но дикарь? Только если счет был равный.

С этой корзиной они управились вместе, прислушиваясь к звукам позднего утра, стуку кастрюль и сковородок на кухне, когда брат Косимо начал готовить завтрак, — и теперь молчание было дружеским.

— Джон, а вы интересуетесь бейсболом? — спустя какое-то время спросил Эмилио из-за рядов влажного белья.

— Фанат «Щенков», — пробормотал Джон. — Проклятие жителя Чикаго.

Отпихнув полотенце, Сандос уставился на него широко открытыми глазами:

— И насколько плохи дела?

— Я бы не рискнул на них поставить.

— Понятно. Вот оно что! — Сандос уронил полотенце. Наступила задумчивая пауза.

— Что ж, теперь ясно, почему Джулиани приволок из такой дали вас.

Внезапно Джон услышал голос отца Генерала:

— Фолькер, мне нужен кто-нибудь, чтобы позаботиться о безнадежной развалине, вернувшейся с Ракхата. Доставьте сюда фаната «Щенков».

— Вы не безнадежны, Эмилио.

— Джон, я могу рассказать о безнадежности такое, чего не поймет даже фанат «Щенков».

— А вы испытайте меня.

Когда Сандос вновь заговорил, он уже сменил тему:

— Итак. Как дела Сан-Хуана в этом году?

— На три очка опережают всех. Они стали чемпионами в пятьдесят восьмом, — сказал Джон, радуясь, что может сообщить хорошие новости.

Эмилио снова выглянул из-за простыней, блаженно улыбаясь, кивнул пару раз и с удовлетворенным видом вернулся к работе. Сделав паузу в своем продвижении вдоль веревки, Джон сквозь брешь в простынях посмотрел на Сандоса:

— Вы знаете, что это первый раз, когда вы спросили о текущих событиях? Слушайте, это сводило меня с ума! Ведь вы улетели еще до моего рождения! Вас не интересует, что произошло? Какие войны завершились, кто победил и все такое? Технологические революции, медицинские достижения? Вам это даже нелюбопытно?

Сандос уставился на него, приоткрыв рот. Наконец уронил полотенце в корзину, попятился к каменной стене и сел, вдруг ощутив усталость. Коротко рассмеявшись, он покачал головой, затем посмотрел на Джона сквозь прядь черных и серебряных волос, упавшую на глаза.

— Дорогой отец Кандотти, — сказал он устало, — позвольте объяснить кое-что. В последние пятнадцать лет или около того где мне довелось жить? В тридцати разных местах. Четыре континента, два острова. Две планеты! Астероид! Семь или восемь экосистем, от пустыни до тундры. Общежития, бараки, пещеры, палатки, хижины, хампий… Я говорил на дюжине иностранных языков, иногда на трех одновременно. Я дискутировал с тысячами незнакомцев в цивилизации, включающей три разумных вида и, возможно, двадцать национальностей. Жаль вас разочаровывать, но запасы любопытства иссякли.

Вздохнув, Эмилио подпер голову руками, стараясь, чтобы механизм суставов не запутался в волосах.

— Джон, будь моя воля, со мной больше не случилось бы ничего нового или интересного, покуда я жив. Прачечная лучше всего соответствует моим притязаниям. Ни быстрых движений, ни внезапных шумов, ни умственного напряжения.

— Ни чертовых вопросов? — грустно предположил Джон, усаживаясь рядом с Сандосом на стену.

— Ни чертовых вопросов, — подтвердил Эмилио.

Вскинув взгляд, он посмотрел на скалистые холмы, вздымавшиеся на востоке.

— И малая вероятность насильственной смерти, уничтожения и деградации, друг мой. У меня была пара трудных лет.

Джона Кандотти больше не удивляло, что люди исповедуются ему с легкостью. Он был терпим к человеческим недостаткам, и редко когда затруднялся сказать: «Что ж, ты сплоховал. С каждым случается. Все в порядке». Самой большой его радостью было даровать отпущение грехов, помогать людям прощать себя за то, что они несовершенны, исправлять что-либо и внушать надежду. Возможно, это удобный случай, подумал Джон.

— Не хотите рассказать об этом?

Поднявшись, Сандос вернулся к своей корзине с полотенцами. Когда та опустела, он обернулся и увидел, что Кандотти все еще сидит на прежнем месте.

— Я могу закончить работу сам, — коротко сказал Эмилио и снова исчез в подвале.

Все это время Винченцо Джулиани не бездельничал, а расследование по Ракхату не прекращалось. Выдавшуюся паузу отец Генерал использовал, дабы пересмотреть свою стратегию. Ситуация требует иного курса и больше парусов, решил он и созвал собрание с участием Кандотти, Бера, Рейеса и Фолькера. На этих слушаниях, сообщил им Джулиани, у них две задачи. Одна научная, базисная: собрать информацию о самой миссии и о Ракхате с его обитателями. Но другая — пасторская. Собрат священник прошел через экстраординарные испытания и нуждается в помощи, признает он это или нет.

— После долгих раздумий, — сказал отец Генерал, — я решил предоставить вам копии миссионерских докладов, сделанных Ярбро и Робичоксом, а также кое-какие частные сообщения от них.

Он передал им пароли, необходимые для раскрытия файлов, и продолжил:

— Уверен, вам не нужно напоминать, что информация конфиденциальна. Прочитав материалы, вы поймете, что Эмилио не вполне откровенен насчет действий миссии. Полагаю, он намерен полностью сотрудничать с нами по нашей первой задаче и расскажет, что произошло на Ракхате, — покуда это не затрагивает его личного умонастроения, прошлого или настоящего. Что подводит нас ко второй задаче.

Джулиани поднялся.

— Мне стало ясно, что в эмоциональных проблемах Эмилио присутствует некий персональный теологический аспект. Лично я убежден в искренности его духовной вовлеченности на первом этапе миссии.