Птица малая - Мэри Расселл

Он не стал уклоняться от ответа. Он разрубил этот узел — священник навечно. Господь был щедрым с ним. Эмилио не мог ответить скупостью. Ему в голову не пришло спросить себя, не является ли София Мендес даром Господа. Предположить, что он сам — подарок Софии от Бога, Эмилио не осмелился. Две тысячи лет христианства, пятьсот лет иезуитской традиции, его собственная жизнь до этой минуты — все подтверждало правильность его выбора.

Господь молчал.

Позднее в тот же день София встретилась с Эмилио взглядом, когда Джимми подавал ей чашку кофе и сэндвич, устроив из ритуала рыцарского ухаживания комическое представление. Эмилио понял, что София разгадала его мысли. Затем она поглядела на Джима — близкого друга, надежного и доброго, сильного и терпеливого. Она умолкла и задумалась, и Эмилио почувствовал себя в этот момент, как умирающая мать, отдающая свое дитя приемным родителям, — разумный поступок, наилучший для ее обожаемого ребенка, хороший для всех. Но горе его было неподдельным.

Приняв решение, Эмилио выжидал момент для следующего хода. Тот наступил во время тихого позднего утра, через неделю после того, как Марк и София, чьи синяки поблекли до желтых и зеленых тонов, смогли передвигаться почти без стонов, и цвет лица у Д. У. стал получше, а Джордж вышел из депрессии. Все выглядели отдохнувшими.

— Я обдумал свое нынешнее состояние, — объявил Эмилио Сандос.

Все поглядели на него с любопытством, удивленные таким личным заявлением. Лишь Энн уловила интонацию и улыбалась, ожидая кульминации.

— И понял, что никогда в жизни не был так счастлив. Однако, — заключил он с торжественной искренностью, — я бы переполз через ваши мертвые, обгорелые тела, если бы так смог добраться хоть до чего-нибудь, зажаренного во фритюре.

— Тресковые палочки, — предложил Джимми. Эмилио простонал в знак согласия.

— Пончики в сахарной пудре, — мечтательно произнес Марк.

— Картофель-фри, — вздохнул Джордж.

— Сырные слойки, — сказала Энн убежденно. — Я тоже скучаю по хрустящему и вкусному.

— Жареный стейк, — высказался Д. У. и добавил: — Дьявол! Стейк, и точка.

Жалобно кряхтя, София встала и направилась к террасе.

— Мендес, ты куда? — окликнул Д. У.

— В гастроном.

Д. У. посмотрел на Софию так, будто у нее только что выросла вторая голова. Но Энн уже присоединилась к ней.

— В самую высокотехнологичную кладовку этого мира, — туманно объяснила Энн, прежде чем разжевать: — В катер, Д. У! Подготовиться к вечеринке.

Сандос хлопнул в ладоши, в восторге от того, что его поняли; мужчины вскочили, чтобы примкнуть к Энн и Софии, — все, кроме Марка, который встал неспешно, хотя и с энтузиазмом. Это было именно то, что прописал бы доктор, — но придумал Эмилио. Всем нам необходимо, решил он, ощущение необузданности, свободы, дабы противостоять пораженческим настроениям невольных узников, лишенных права выбора.

Всей толпой они взобрались по обрыву и направились к катеру, по пути оживленно споря о меню, пока в конце концов не сошлись на африканской кухне. В процессе обсуждения стало ясно, что мясо на уме у каждого, не только у Д. У. В отсутствие руна, слава Богу, можно включать музыку, танцевать, есть мясо, и сейчас они горели от нетерпения. Руна были вегетарианцами, и когда люди в первый и единственный раз открыли консервы с говядиной, поднялся страшный гвалт, а хампий, где это произошло, объявили запретным — люди так и не поняли, в каком смысле, — и покинули то ли навсегда, то ли на время. С тех пор члены иезуитской группы тоже стали вегетарианцами, а на «Стелле Марис» они ели главным образом рыбу.

Шагая к катеру и с радостью видя, что к Д. У. тоже вернулась часть его прежней энергии, Эмилио вспомнил, что видел в катере ружье, и неожиданно предложил, чтобы Д. У. подстрелил пиянота. Идею встретили криками одобрения, но София удивила всех, сказав, что евреи не едят дичь и потому придется ограничиться запасами продовольствия на катере. Они остановились и уставились на нее.

— Охота запрещена иудаизмом, — сообщила София. Никто об этом раньше не слышал.

— Я, как вы знаете, не соблюдаю кошрут, — сказала она, слегка смутившись, — однако нахожу невозможным есть свинину или моллюсков и никогда не ела дичь. Но если вы сможете убить животное чисто, то, полагаю, это допустимо.

— Милая, если чистое убийство — все, что тебе нужно, буду рад угодить, — сказал Д. У., когда они подошли к катеру.

Вновь ощущая себя сильным, он распахнул люк грузового отсека и вынес наружу ружье — славный старый винчестер, стрелять из которого его учил дед и который Д. У. прихватил с собой отчасти из сентиментальности. Тщательно проверив ружье, Д. У. зарядил его, затем направился к стаду пиянотов, пасшихся на равнине возле реки. Усевшись, он использовал в качестве треноги собственное узловатое колено. Энн смотрела, как он прицеливается, привычно удивляясь тому, что чудовищное косоглазие Д. У. нисколько ему не мешает. С трех сотен ярдов он уложил молодого пиянота, а звук выстрела вернулся к ним эхом, отразившись от северных холмов.

— Вот это да! — восхитился Джордж.

— По мне, это достаточно чисто, — сказала София.

Д. У., коему присвоили титул Могучего Охотника, направился к туше, чтобы разделать ее с помощью Энн, позднее объявившей, что это мероприятие было интересным упражнением в полевом анатомировании, — а остальные тем временем установили барбекю. К середине дня все были умиротворены и счастливы, словно доисторический отряд олдуванских охотников, насытившись непривычными и вожделенными белками и жирами, чувствуя, что впервые за несколько месяцев поели по-настоящему. Глубоко в своих генах они были зверями саванны, и плоские луга с разбросанными по ним редкими деревьями каким-то смутным образом ощущались ими, как родные. Флора этой равнины была теперь знакома людям, и они знали целый ряд растений, годившихся для поддержания жизни. Коронарии только смешили их, укусы змееголовов были болезненны, но не ядовиты. Окружающая местность уже стала им домом, как в эмоциях, так и на деле, и людей больше не тревожило, что они живут открыто.

Таким образом, Ракхат казался им знакомой величиной, и когда люди, один за другим, заметили незнакомца, решительно направлявшегося к ним, то лишь немного удивились, полагая, что это торговец с баржи, который прибыл за грузом цветов, не зная, что все Ва Кашани отсутствуют, выкапывая где-то корни пик. И конечно, они не встревожились, поскольку руна были миролюбивы и безобидны, как олени.

Позже Д. У. Ярбро вспомнит, как вдумчиво Алан Пейс выбирал музыку, которую он преподнесет Певцам первой, чтобы познакомить их с человеческой культурой. Утонченные математические восторги кантаты Баха, волнующие аккорды секстета из «Лючии ди Ламмермур», спокойные, навевающие воспоминания красоты Сен-Санса, величественность симфонии Бетховена, вдохновенное совершенство квартета Моцарта — все это было рассмотрено. И нынешнее событие невольно напомнило об Алане Пейсе. Музыку, звучавшую из динамиков катера, пока к ним приближался Супаари Ва Гайджур, выбрал Джордж, в немалой степени разделявший эклектический вкус Алана. И хотя Алан не избрал бы именно эту композицию, чтобы представить Ракхату человеческую музыку, то, что услышал Супаари, было на самом деле тем, от чего Алан Пейс получал удовольствие: ритмичная мощь, воспаряющие вокальные партии и инструментальная виртуозность — не девятая симфония Бетховена, но шедевр стадионного рока Ван-Халена, 5150. Причем мелодия, как поймет впоследствии Энн, соответствовала ситуации. Исполняемая в тот момент песня называлась «Лучшее из двух миров».